Отсюда ближе была ночь: лёгкий спокойный сумрак лежал на предметах, — окно глядело в тень. Сиял, правда, дом напротив, метрах в ста, в двухстах от нашего, на том краю двора. Я глянул на стол: а вдруг записка? Хотя и смотрел, когда только пришел. Родичи иногда оставляют… Но не сегодня. Неожиданно подумал: да они всё поняли, раскусили меня. А упорствовать не стали — из презрения. И так же спокойно, без эмоций, продолжил мысль: ну и что, не бежать теперь вдогонку…
Открыл холодильник: гречка вчерашняя осталась, котлеты, — достал, зажёг на плите конфорки, сначала две, а потом подумал, — и третью, для чайника. Туго что-то соображаю. И вообще тяжелый какой-то день, явно богатый на всякие тупые заморочки.
Одна, например, — мастак застукал меня сегодня в мастерской в конце дня: я задремал прямо за столом, за которым мы гоняем чаи, в домино играем (я, правда, не участвую, не играю и не пью, чёрт знает отчего), упал на него, а он — мастак мой — возьми да и заявись. Уж на что чутко всегда дремлю, всегда вскинуться успеваю — на шарканье башмаков, скрип двери (такую дверь, как у нас, поискать ещё), а тут малость затормозился. Ну как нарочно. Только башку от стола оторвал, и глаза, замедленно, как под наркозом, открываю, а эта хитрая пухлая рожа уже напротив и на меня пялится. Нас двое только и осталось в мастерской — Савельич да я — лоботрясы наши уже домой свалили. Савельич, ветеран, клепал что-то, как заведённый, на верстаке — ну, он через заветы социализма переступить не может (такой же мой отец). Естественно, «руководятел» наш на него — ноль внимания, сразу ко мне. А у меня случай сложней. Хоть и бездельник, но через некоторые принципы тоже не могу перейти, даже во вред себе. Распорядок блюду, как святое. Такое вот создание света, создание тьмы. Ну, шишки и валятся…
Не стал он, как обычно, стыдить меня: что отца, мол, срамлю (Сидоров — такая известная в цехе фамилия!); что, мол, ребята уже вроде как поднимают меня на смех, и прочее. А просто начал информацией гвоздить: «По сто человек каждый день будут сокращать… Фотографии рабочего времени будут делать… Проверки, всякие комиссии пойдут… Уот… Сидоров, ты же неглупый парень, должен понимать…» И брови то поднимет, то сдвинет — для вескости. И взглядом пытается давить. А я обхватил себя за бока, по-прежнему привалясь к столу, сижу, как будто всё ещё не проснулся…
Отец говорил, что он чей-то племянник, мой мастак. Не шибко большой интеллектуал, но на свой лад талантлив (по части всяческой несусветной, но очень уверенной болтовни) и, главное, нужный человек. Кажется, его чаще всех посылают в командировки за границу — во Францию, Австрию, Германию, про три года заработков в Пакистане даже и не говорю; в Америке только и не бывал. А другие, более головастые, сидят дома…
