На платформе послышались голоса, кто-то прошёл и раздался гудок, а немного спустя, сотрясая всю землю, пронесся встречный. И снова что-то ушло, и он пошёл в вагон, сел на свободное место к окну, привалился плечом — к стеклу, к холодному миру. Вагон спал, только лишь изредка через грохот колёс слышался храп или присвист. Поезд шёл через ночь, и он мог различать за окном только, тоже скакавшую сверху вниз, грань вершин леса. Редкий свет фонарей полустанков, врываясь в укачанный стуком вагон, неожиданно делал его совершенно прозрачным, пробегал по нему и высвечивал мертвенно-белым тела, что лежали на полках. Газовый свет переездов дорог, идущих из небольших городков, где его больше не ждут, был и уютным, и тихим. Высокая тень, ошарашено покосившись, качаясь по сторонам, прошла мимо него и превратилась вдали, в коробке света перед туалетом, в мужика в белой майке. Поезд стучал и стучал. Изредка за окном почти различались признаки ближних заснеженных гор. Поезд выкатил на прорубленную с краю горы неширокую полку. Котловина внизу кое-где заблестела огнями, и от этого ночь стала резче. Чаша неба, покрытая облаками, нависла над спящим пригородом. До самой дали бежали ряды мелких домов и, проредившая их пустота, слабо, но освещённых, белеющих улиц. Поезд всё замедлялся, и, вскоре, он уже мог рассмотреть лоскуты огородов и белые плоскости крыш, словно ладонями скрывшие спящие пары. Вскоре рядом с железной дорогой потянулась широкая улица и отделила посёлок рекой туманного света. Видимо там шумел ветер — круги света от фонарей на снегу беспрестанно качались. «Всё-таки, что же там было не так…» — он, как всегда засыпал с этой мыслью.
Самолёт отгудел моторами, и стало тихо. Турбины ещё свистели, но то был уже шум за стеною — здесь больше ничто не тряслось и не крушило отбойником уши. Когда опять попадаю сюда, хотя бы в мыслях, я снова я, становлюсь сам собой. Полутемно. Я не хотел шевелиться — успеть понять, кто я сам и что меня окружает, это казалось возможным. Однако, намертво спавшие вокруг меня пассажиры начали вдруг оживать, слабый свет, шедший из дырок, усеявших стены, стал неожиданно ярким, и над проходом включились плафоны. Со светом пришла неразбериха — люди, что были тенями, приобрели свою форму и брали с полки одежду, вставали, заполнив все хаосом рук и движений. Я наклонился в проход, чтоб узнать, когда, наконец, их отпустят, но из-за спин ничего не увидел и отвернулся к окну. За мутноватым стеклом была ночь, и было странно, что свет в основном находился внизу — отражённый от поля бетона. Уши пока не оправились, звуки казались совсем небольшими. Но, когда впереди открылся люк, я тут же услышал, почувствовал это всем телом. Как вздох, по толстой трубе самолёта пришло ощущенье открытого места. Что-то вошло в самолёт вместе с идущей за ним тишиной, шло по проходу, меняя фигуры. Вдруг я забыл обо всём, встал, но всё равно слишком рано — к выходу шли пока из носового салона. Всё вокруг ожило — цвета стали яснее и получили свой смысл и конкретность.
