…Время шло, поезда не было. Он уже два часа сидел здесь на куске рельса возле заборчика пристанционного сада. Когда он приехал сюда, было довольно светло, теперь же небо над горкой за железнодорожным путём стало почти ночным, синим. Эта синева не была ни густою, ни яркой, скорее подбелённой, блёклой, в ней ощущалась прохладная лёгкость. Лес на горе стал уже нелюдимым. Между путями и лесом на склоне стояли два дома, и за это время он смог проследить, как зажигаются, гаснут в нём окна: там была кухня, и в ней хорошо, а вон там светит призрачным телевизор. Стало совсем уж прохладно, а он ещё был в одной мокрой футболке — рука было тянулась достать что-то, чтобы одеться, но только тело её не пустило — оно плавало в этой прохладе и через неё в синеве. Вдали слева от поворота выползло на насыпь, на рельсы пятно слабого света, ещё пара мгновений, и прямо над ним в темноте вспыхнул, как глаз разъярённого бога, прожектор. Затем до сознанья дошёл слабый гул, потом это всё — облако света и ослепляющий блеск, гул и грохот начали приближаться, медленно, но все быстрее. Он не верил, что это его «паровоз», и остался сидеть, и был прав — очень большой сгусток тьмы, света, шума скоро приблизился, вырос; приобрела свою форму масса локомотива, и только, когда она поравнялась, прошла мимо него, он понял как быстро, стремительно движется поезд. Тепловоз только ударил его волной сжатого воздуха, грохотом, и ни на миг не застыв, прошёл мимо — это всё было настолько размеренно, плавно, что создавало иллюзию неторопливости хода. Он только секунду мог слышать, как ровно шумела машина, потом в грохоте, в лязганье, в ветре всё замелькало — вагон за вагоном, гигант за гигантом, чуждые тёмные длинные тени, и между ними лишь проблески окон того двухэтажного дома напротив — удары железа, шум ветра. Будущее — неподконтрольный огромный состав, не задержалось — чужое. Лишь синева не вполне отступила, часть её так и осталась поверх высоты очень чёрного бега. И он устал — от ветра трепавшего тело, от этих долго идущих вагонов, от лязга, от холода вдруг прохватившего плечи — тело тряслось бы от дрожи, если б он телу позволил. Он одел свитер, отгородился и, чтоб не мутило от этих мельканий, стал смотреть вправо, как уползает вдаль локомотив — так же неся перед собой букет мутного света. Потом мука кончилась, снова всё стихло, последний вагон, догоняя состав, занырнул в темноту, завис в ней и растаял.
