Он встал, и кутаясь в, такую тонкую здесь, штормовку, прыгая с камня на камень, пошёл к дальнему склону. Здесь, словно весь мир, чуть наклонившись, как в никуда, падал в другую долину на запад. Страна в стране. И эта вся география жизни. Здесь совсем нет ложных целей, но здесь ни в чём нет и смысла. Облака то ли где-то там зарождались, то ли шли издалека, и он подумал, что, может быть, они так же вот пролетали и над его тополями у окон, и над сероватым асфальтом. …Было мягко, приятно лежать на войлоке из кустиков и сухой чёрствой травы. Невзирая на всеобъемлющий ветер, подобралась лёгкая дрёма и из шелушащейся пустоты, почти проявились большие неясные лица.
Он сел, закурил, как и всегда, когда облака ещё не уплотнились, и когда в них летит ветер, возник островок неба и света, слепящим глазом ударило солнце. Живое пятно, задев на мгновенье его, так, что он вдруг заблудился, словно бы уронив, позабыло о нём, ушло дальше за камни. От нечего делать он стал спускаться вперёд и, выйдя на небольшую площадку, в метёлочках трав, низко лежащих по ветру, остановился. Ещё один, но уже узкий луч, быстро промчавшись по морю леса внизу, пробежал перед ним — знак непонятного мира. Но что-то было здесь за тишиной. Места, конечно, не люди, но и у них есть свои настроения, как те, что созданы этой горой и теперь в нём поселились.
Мир это солнечность, тени, закономерность здесь строит картину, он жив лишь только формально. Он полудремал, зависнув между толчков и качаний, пробиравшегося по рытвинам грунтовой дороги «газона». Мотор замолчал, и его наклонило вперед — ноги плоской подошвой сапог привычно уперлись в дно отведенного им металлического кармана, голова качнулась так, что колючий подбородок уперся в шею. Рука автоматически поднялась и ухватилась за ручку-трубу. Он открыл глаза. Полусны, полумысли — лохмотья чуть серого газа медленно двигались в поле сознания, их шепот что-то навязывал, давил на мозг и на душу. Одновременно, глазами он видел стекло, следы высохших капель снаружи и мутный слой пыли, оводов — то ползущих, а то бьющихся здесь изнутри, и — нависшие ветви деревьев, и — бело-серое небо. Анвар открыл дверцу с другой стороны и, повернув к нему веснусчатую луну-лицо, произнес — «Приехали, так я и думал». Он только кивнул — поломка и вправду давно ожидалась. Чуть склонив голову набок, он видел — Анвар убирает чехол и щитки, сует руку в горячий движок. Это все много раз уже было: зимой, когда пробитая бульдозером колея была на метр глубже поверхности снежного поля, осенью — между желтых берез, и весной — среди чавкавшей грязи. Тело не нашло нужным вполне проснуться — все это было. Кружение между лесов, скважины, люди, поломки, оводы на посеревшем стекле — все то же самое, как полусны, только навязчивость здесь проявлялась иначе, но одинаково все было чуждым. Жизнь по их правилам была нелепой, работы — много, тяжелой; и дальше — то же. Стоило остановиться, как это, скажем, сейчас — ни там, ни здесь, делалось ясно, что всё — кисея, уровни в тихом болоте. Он смотрел перед собой на темно-защитную краску панели, и на дорогу, идущую между деревьев, и на траву, и на сны-лоскуты, слышал — как стукал железом Анвар, и как жужжит рядом овод, ощущал — как тихо движутся чувства-пиявки, как затекла на сидении спина, как жар идет от мотора. И все, как дым — исчезающее пусто. Анвар закрыл крышку мотора и бросил сверху чехол.
