— До деревни здесь пять километров, надо идти за буксиром, конец дня, никого не найти. На, повысишь культуру. — достав из пакета, Анвар положил рядом с ним на моторе журнал, взял сигареты и куртку и, хлопнув дверью, пошел по дороге, исчез за кустами. Оставшись один, он открыл форточку и ладонью согнал в неё оводов, эти плоские серые пули чуть-чуть покружились, но все же ушли. Изнутри журнала тянуло тоской, он повернул его книзу обложкой. Машина встала не на солнцепеке и вот теперь остывала, уже легче стало дышать, мягкий воздух из леса смог, наконец, проникать внутрь кабины. Тихо; порой, как стада — одним вздохом, шуршали деревья, и иногда посвистит рядом птица, но в целом было спокойно. Он всё смотрел за стекло, где так недавно исчезла фигура Анвара, думал, как тот там бредет — тоже на дне океана.
Он приспустил и стекло, и в объем кабины влетел ветерок, как пряди листьев, свисающих веток березы. Он не взглянул на него, но с содроганием вспомнил приемник по центру панели. За окном шевелил листья ветер, они шуршали. По коже лица, по закрытым глазам пробегали какие-то тени… «Началось…» — мысль была ясной. По металлической крыше будки за кабиной стучали копыта — туда и обратно. Черт явно был небольшой и ходил осторожно, но скрыть этот звук он не мог — и каждый шаг был отчетлив. Он даже смог различать направление — шаги приближались, затем повернули, пошли в дальний угол — так можно только ходить размышляя. Порой шаги затихали, но вновь появлялись, и уже через пару минут он не вынес, шаги угнетали его — нажав ручку вниз, толкнул дверь. Распрямляясь, в полунаклоне и вполоборота, он вставал, держась за поручень возле стекла, и в это время смотрел через край — вверх на крышу. Она резко поджала колени, присела, прыжок, и расправила крылья, быстро дернула головой, чтобы смотреть на него всем правым глазом, взлетела — и в полуметре над ним — взвихренный воздух, шум крыльев. И лишь потом раздалось очень громкое — «Ккаарр», в медленных взмахах она поплыла, словно бы что-то тянуло ее за деревья. Тишина, он не садился, помедлил.
За полчаса облака стали гуще, и все чуть-чуть помутнело. Он завис, как в фотографии, был во всё вставлен, дышал сереющей мутью. Тело совсем уже стихло. Он сидел в тесной кабине, смотрел — и на дорогу, хотевшую в даль, и на окно без углов в тонкой черной резиновой раме, и на стекло в дымке серых пылинок, на темный поручень справа и, наконец, это понял, что и он тоже стекло — поверхность глаз, оболочка. Внутри него, как и в этой кабине, всё было совсем не важным, но и снаружи таким же. Он всего только смотрел и не спорил, был лишь вниманием-эхом.
