По мере того, как они уходили от перевала, лес загнивал — всё меньше становились сосны и всё выше берёзы, осины с фисташково-пыльной корою. Теперь очень большие деревья качались повсюду, чуть просветлённые небом ветви сомкнулись вверху, в пустоте, создав ощущенье забытого дома. И только лишь изредка здесь внизу, по траве, пробегали светлые блики, кружились и исчезали, порой до белизны высветив землю. Тропа, обогнув очередное марево низких гниловатых осин, пошла вниз и налево и там упёрлась в кусты, он понял — здесь где-то ручей и ясно представил скруглённые камни на дне, среди прозрачной прохлады. Однако, земля там должна быть сырая — и, выбрав место на склоне, он сел напротив замершей рощи. Большая часть пути пройдена, можно не торопиться. Поджидая, пока подойдут остальные, он вытянул на тропу ноги. Притёршаяся к рюкзаку спина совсем разопрела, надо было ждать, пока ослабнет компресс тепла, не сносимого больше движеньем. Один за другим, из-за поворота, в нелепом движении ног, показался и весь их отряд. Вот они хотят сесть, вот уже все на земле — и не под листьями и не под солнцем, посреди очень просторного леса. Проступил слабый шорох ветвей. Ещё не нарушив их вписанности в тишину, первые движенья людей казались случайными и небольшими. Кто-то шумно зашевелился, он равнодушно взглянул на него, но тот уже замер, как все, глядя перед собой вниз по склону. Хотелось курить, но он медлил, ожидая, пока, хоть немного, отступит усталость.
Издалека вдруг послышался гул, словно бы сюда шёл поезд, и из-за рощицы вырвались кони — видимо очень далёкий отсюда совхоз имел здесь выгон. Размётанные гривы, скошенные большие глаза, низкие бочкообразные гнедые тела в мелькании ног со всё возрастающим шумом неслись мимо них и исчезали у речки. Деловито промчались лохматые псы, даже не глянув на них, мимо проехал подросток, и, когда всё уже стихло, с вытертой плетью в руке на неказистой лошадке из-за поворота появился пастух — в сапогах, в заношенном пиджаке и в серой старенькой кепке. В ответ на «здравствуйте», он им серьёзно кивнул, выполнив этим обряд, добавил ходу, и вскоре, уже издалека, раздались его неожиданно сильные крики. Опять стало тихо, и вновь слышны шорох ветра и свист птицы…
На другом хребте они решили значительно срезать и, не ходя к седловине, перевалить его в лоб и взойти на вершину. И после долгих часов без тропы, буреломом, лес вокруг начал редеть, а мрачноватых гигантов, теснивших — и их, и друг друга, сменили уже невысокие сосны, трава стала низкой и чахлой. Невдалеке показались первые бело-жёлтые глыбы кварцита, а вскоре рекой ослепительно-белых огромных камней, перед ними открылся курумник. Когда они поднялись на него, вершины высокогорных корявых сосенок вдруг оказались уже ниже них — как такая трава, со своим странным нижним пространством. Следя за тем, чтобы не упасть на скользком или качавшемся камне, они шли по ним, прыгали на другой, снова шли, забыв контролировать время и силы, и только шум в висках заставил его остановиться. Оказывается, они поднялись уже высоко — нижний конец этой белой широкой дороги уже слегка таял в белёсой дымке. Гора, даже отдельные камни величиной с добрый дом, на которых и люди казались соринкой, были, конечно, огромны, но ещё больше был весь открывавшийся вид — сизоватые горы, долина под ними, пятнышко озера слева внизу, туманы, как смутные джины почти что до неба, вразброд переплывавшие над шкурой леса; однако ещё много больше была синева, застывавшая в вечном падении. Воздух здесь словно бы чуть гудел, был как прямой провод к богу. Сзади устало поднажимали, порой кто-нибудь приближался к нему, и ему тоже пришлось идти на пределе — по временам ноги стали дрожать. Привалы он стал делать чаще. Однако само восхожденье было ещё впереди, и он, зная это, постепенно становился спокойнее и отстранённей. Пересыпанный глыбами лес по краям вдруг расступился, и — во всю ширь, невероятно крутой, уходящей на невозможную высоту белой стеной, встал сам хребет, накрытый дурманящим небом. Очень глубокая голубизна, словно бы в тихих невидимых вихрях, плыла в вышине, и ему было трудно — глаза в глаза, стоять перед нею. Даже спиной, он уже ощущал, воздуха всюду становится больше, и он теперь чище, туманней. Он уже вполне представлял — как выйдет наверх в сплошной ветер, как будет щуриться солнцу.
