Это случилось зимой, когда я приехал домой на отгулы. Из-за расписания поездов всегда получалось так, что я приезжал к родителям в два часа ночи, и в этот раз тоже. Ответив на сонный вопрос через дверь, я наконец-то вновь дома. Мать, чуть щурясь от света, критически осмотрела меня и, похоже, осталась не очень довольна. Она сказала, чтоб я раздевался и, придерживая возле шеи халат, ушла на кухню, и вскоре там застучала посуда. Я заглянул к отцу, он тоже проснулся, но всё не мог встать, сидел на кровати, опустив полусонную голову. В ответ на моё появление он слегка засвистел — такой наш пароль. На кухне уже шумел чайник, и в слабом свете, идущем через окошко из ванной, было видно, как здесь уютно. И на дне ванны снова знакомая с детства картинка из трещинок, величиной с коробок — юноша с девушкой перед друг другом, я их опять заливаю прозрачной водою. Пока я мылся, мать разогрела картошку, и вот, сидя напротив, она недоверчиво смотрит на то, как я ем. А вот и входит отец.
— Ну, как дела? — И я пробую отвечать, чувствую, что не выходит — когда много событий, пересказать себя трудно. Недоев, я иду за рюкзаком и приношу его, грязный, на кухню — мать это едва не коробит, и, даже, когда я подаю ей духи, она берёт их осторожно. Отец же, напротив, увидев новые книги, уже по-настоящему оживает. Я доедаю, глядя на них — странно, но только здесь непониманье не режет. Отец, он всегда так, а мать — постепенно отходит от залетевшей со мной темноты, и критика в её взгляде приобретает конкретность.
— Нет, не женился, и хватит об этом. — Это уже спустя час. Отец давно спит, а я под пристрастным допросом на кухне. Но вот и она ищет взглядом часы — с утра ей на работу. Я иду получать простыни, и вот я один, вся квартира затихла. За дверью ворочается мать и не может уснуть, видимо разволновалась, но через десять минут и там тоже всё замирает. Темнота серой тучей плывёт перед глазами, а в ней — голубые и жёлтые тени. Я не люблю спать с занавешенной шторой и поднимаюсь, я знаю — теперь не услышат. Однако за шторой, подобно второй занавеске, как пятна, только что плывшие перед глазами, искристо-яркие снежные ветви — толстая наледь на стёклах, и я встаю босиком на подоконник, под ним батарея — он гладкий и тёплый. Вверху наледи нет, и видно весь город — спит под одеялами снега. Я снова ложусь, и мне хорошо воспринимать окружающий мир только так — звоном посуды в серванте от полуночного автомобиля. В глазах, в голове ещё стоит шум городов, свет и лица мгновений — всё там слишком серьёзно, а здесь — ничего нет, и даже мысли медленно отступают. Я поворочался специально, чтоб ощутить мягкую теплоту, и как-то вдруг засыпаю…
