Если оно не подменено чем-то, «чувство себя» происходит само по себе, я лишь ему доверяю. Первый взгляд, в долю мгновенья, и можно идти — хаос зелёного всюду — листья деревьев в объёме большой высоты, листья травы у колена — вокруг их жизнь и превращения света. Тень от жары не спасает. Потом приходит сознание — это зелёное ярче, теплей питерской мрачной природы. Верх, он же, якобы, небо — там на большой высоте метров в двадцать пятна зелёного почти слились в полуажурную крышу. Лишь небольшой шорох ветра. Тонкие длинные стволы берёз, будущих мачтовых сосен лишь изредка нарушают объём, его прозрачную жидкость — как кабеля, что свисают к земле внутри большого ангара — самостоятельность их несомненна, только откуда стоят они, неочевидно. Всё, как внутри меня, вечно — оводы жалят, как те сожаленья. Взгляд выделяет отдельные стебли внизу и заострённые листья. Тропой теперь редко ходят, нужно искать её долго — в памяти, в разуме, где-то в себе, но всё равно не уверен, а, когда хочешь присесть, нужно дальше идти, чтобы встретить бревно, только опять оно будет истлевшим. Как будто часть металлической пыли, я намагничен всем этим, и я из этого и возникаю…
Улица плотно упёрлась в другую, и нужно снова свернуть, но скоро сквер возле ТЮЗа — тёмные липы рядами и истуканы с боков от ступеней. Хоть, наконец-то, большое пространство — ни что не давит голову сбоку. Аллея-площадь — плиты на ней слишком малы, чтоб она стала площадкой для старта. Самое редкое здесь это иной к этой плоскости смысл, но и вверху его нету. Впереди на постаменте чёрно-зелёные складки полубесформенной странной фигуры — всё так нечленораздельно, а за ней улица, но с острым шпилем в конце сходящихся зданий. Заняты здесь все скамейки, я бы присел, но прохожу просто мимо — ото всех слишком конкретных. Я про себя говорю только с тем, что ещё как-то цепляет, что огибает всё это, то есть со всем этим миром, а это делают молча, без лишних деталей. Дальше в конце есть гранитная тумба, тоже такой постаментик.
Выхода нет с этой площади ТЮЗа. И так же было когда-то, внутри — как будто тоже пустынная площадь, и на краю её что-то торчит, стоит плита, покосившись — памятник той моей сказке, когда я жил с главным сердцем. Это, как жёлтый цветочек в нагрудном кармане, он даже мягко светится, потом Але — ты потянешь его и…, долго тянешь, лет семь — пока вылазит такое, чего страшней и не видел. И будешь видеть, иначе — вместо кармана дыра, стекловатый зрачок с жёлтою радужкой-гало, потом поймёшь, что это тоже не важно.
