Двор — блёклый, длинный, обнесён забором, слева в конце его — тоже дощатый сарай и рядом — старая лодка. Но здесь, действительно, нет шума зала. Ноги устали, и хочется где-то присесть, но на ступенях из кухни не чисто. Двор чуть спускается к озеру… — и там в конце, в стене забора — калитка. Гравий скрипит под ногой и ломает ступни через подошвы ботинок — кажется, что в спину выстрелят, и, в самом деле — рядом с калиткою, слева — мишень из бумаги вся в рваных ранах от пуль, и на заборе есть отщепы, дырки — значит, гостей забавляли стрельбою. Я открываю калитку — уже хорошо, вдалеке озеро, а по сухой пожелтевшей траве, волнами, катится ветер. Шаг на тропу — я вовне, и вожделенное — возле забора скамейка. Но — если сесть, за спиной будут дыры от пуль, вот только крови не видно — или же я буду первым у них, или стреляют в затылок. Сидеть почти расхотелось, но я присел — слишком всё надоело.
Тропа шла к озеру — метров пятьсот, а по бокам от неё, вероятно — болото. Если свернуть с неё к соснам, то через сорок минут можно выйти к посёлку, там должна быть электричка. Туфли, конечно, промокнут — угроблю, но, ещё хуже — испорчу костюм, светлые брюки потом все будут в грязных разводах. Я сделал пару шагов по хрустящей траве… — ну тут ещё интересней — ржавые, чёрные слои «колючки» в траве, вросшие в землю с войны — кто-то здесь оборонялся. Я так и вижу — лежу с пулемётом в траве, и гимнастёрка на пузе промокла — сейчас они подойдут по прямой, а, может быть, выйдут справа. И, тогда, кину гранату. Но, сзади, выстрел в меня, и, значит, нужно ползти — нужно прижаться к забору…. Я снова сел на скамью, навалился на доски, стал весь песчаной скульптурой. Все напряженья лица не мои и отвратительно чужды. Во мне обрывки от прошлого — бродят, они — как линии, они живые. Здесь уходить бесполезно. Мимо лица пролетают листы, и все — формат А4…
Я разбирал в воскресенье бумаги — три моих толстых бесформенных папки. И мне попались рисунки — ещё лет десять назад я хотел сделать мозаику из мраморов и рисовал к ней наброски. Месяц тогда просидел за столом, мы даже съездили с ним в то кафе, но этот кадр, что заказ обещал, больше и не появился, у них такое не редкость. Листов — штук десять, все пожелтевшие, словно вобравшие грязь этих лет — и в руку взять неприятно. Все карандашные линии почти слились — где с мутным фоном, где между собой — что-то увидеть теперь было сложно. Вот если б я сделал всё это в камне — мало того, что оно было бы в палево-мягких цветах мраморов, эти цвета б не тускнели.
