Немного бледного в сером
Сосны, высокие для здешних мест, слабо шевелятся в небе. От облаков вокруг серо. За спиной гул ресторана. Я бы уехал уже, но, говорят, что на трассе огромная пробка — два лесовоза столкнулись (причём, не в первый, ведь, раз — я проезжал как-то мимо такого — бревна, машины лежат на боку). Кажется, что позади меня синий клубок, сгусток готовых эмоции — стоит вернуться, войти в него, и начинаешь вдруг всех беззаветно любить, но, ведь и правда — хорошие люди. Как-то само вырывается — вдруг начинаю шутить, сам становлюсь усилителем поля. И только малость волос на макушке как-то щетинится и говорит, что ты потом пожалеешь. «У них опять первомай». Там у них музыка по перепонкам, как гром, а по столам скользит луч разноцветный. Через стёклянные стены кто-нибудь смотрит сюда из слюдянистой глухой черноты и, обязательно, выйдет ко мне, как столкновение двух динозавров — что-то рванётся к нему из меня, что-то его будет ко мне тянуться.
И было б «всё ничего», если б комком не стояло под горлом то, что давно получил от других, горечь, отчасти, его растворяет — я бы отдал им назад их хорошее, раз оно с такой нагрузкой. Когда к кому-то я был привлечён — был глуп, фатально. Внутри меня люди прошлого борются и даже после их видимой смерти, каждый стоит на своём, как будто триста спартанцев. Был путь «для них», и я на нём развивался, а путь «без них» очень странный. Поговорить бы, конечно, хотелось, но только все говорилки — пустое. Я это тип тишины посреди внешних законов.
Что здесь действительно универсально: первое — просто смотреть, а во вторых — включить память и разум. Весь фокус в фокусировке, а у меня её больше не стало, всё размывается в пятна. Иногда пятна абстрактных рисунков при наложеньи сливаются в общий закон, и в этом месте возможно пройти через пачку картинок. У всех специфика, и только я — это «нет», то есть отсутствие всех различений. Лишь состоялось, что было — знаки прошедшие через меня, что сумел выделить — это осталось. На всё смотрю как умерший, ведь много раз уже умер — и в прошлой карме, и карму назад. Но только все жизни-кармы — чужие, мои — это сны, все они были, вложились в тебя — их больше незачем помнить. Все ставки сделаны, и все проиграны очень давно, в тех прошлых жизнях.
Нужно вернуться вовнутрь, за стекло, но мне себя не заставить. Долго стоять и курить здесь нельзя — ну сигарету, не больше. «Что-то не так…» — это ноет во мне, и ни кому здесь не скажешь. Раньше, когда-то, я всё принимал, теперь я вижу всё со стороны — всё, как цветы на поляне. Всё в его малом упёрто. Синее облако в зале. Через стекло музыка пилит мне нервы. Там скоро будут давать шашлыки, я повернулся, пошёл, но не в зал, а, огибая его, в задний двор — где, может быть, будет тише.
