Это как море травы — нет двух стеблей, чтобы смотрели в одном направленьи. Разум-то — разум, как печень, полезная вещь, но вот стремление «кверху» — иное. Кажется, будто я знаю его — направление «вверх», только ни кто из них не согласится. Что есть «живое начало» — я представляю себе — будто кокон светящейся плазмы внутри их пространств — где-то он есть и гудит, где-то он тускл, еле виден, где-то размазан по жизни. То же, что кроме него — серый взгляд, шаркает, кашляет, дышит.
Все были вовлечены, или хотели вовлечься. Их демонстрация ролей, костюмов слилась в какую-то пьесу. На сцену выехал замок, вдоль углов башен свисали растенья. Рапунцель в чёрном своём балахоне тянула руки к младенцу… В маске, накрытой его чёрной чёлкой, где глаза пристально смотрят, как дыры, вместе с ней вышел сатрап — он по русалочьи подвигал бёдра, поднёс к губам свою флейту и закачался под ритм на носках, все поклонились, встелаясь в ступени, перенесли его в кресло, жестом, не сдвинув и локти, он раздавал им монетки. Но кто-то в тёмно-зелёном трико — сабля, звеня, вылетает из ножен, лезвие лучше отточено, чем в лазарете, вырезал ею кусок темноты. Сатрап в ответ шевельнул в руке тростью. Многие были с рогами — вот-вот согнутся… На серый камень вполз плоский ползун — переливается красным, бордовым, а всевозможные щупальца лезут… Здесь можно только лишь видеть — где-нибудь в мире без подлостей я был бы лишь пожирающим горы идей, а здесь смотрю в завитушки. Я неподвижен, как в страхе.
Вновь вышла тётка, как борец «с-умо'м». «А теперь бал-голограмма» — она взмахнула руками, свет изменился, включились проекторы, вокруг возник чудо-остров, как на рекламках батончиков — с пальмами, с пляжем и с подсинённой водою, запахло солью и морем, подул ласкающий ветер. Аплодисменты взорвали пространство, через них выросла музыка и шум волны — всё было явственно так, что я взглянул — что с паркетом. «Голая грамма» висела вокруг — будто «раздача слонов» вдруг сбылась, состоялась, вырвалась из всех наружу, а без неё, что осталось, было отходами, шлаком. Они — наследники тех на эскадре и в мире, кто не пошёл на мятеж вместе с Баунти — с тех пор в их кармах живёт мечта об острове-рае. Они, как дети на ёлке, очень стараются вжиться. Мой предок ушёл от Грозного, и я такой мечты не имею. И я иду — ухожу от их пляжа, где они скачут, танцуют, и прохожу стену крошечных брызг, где возникает картинка, и потом влажный, оплёванный ею, иду к стене, в полутьму — мне страшновато всё это. Я оказался один в своём четверть-пространстве — нельзя назад (где стена), нельзя вверх-вниз, только вправо, передо мною за «пальмами» — их карнавал, над ним сплетаются звуки. Я вне их мечт, ничего не хочу, полупридавлен их жизнью. Про «человека-за-сценой» я знаю, читал, но я теперь — человек-за-экраном.
