Я замер возле поверхности — как разорвать, ведь так немного и нужно. Наше сознание это стекло, и она в нем — только смотрит. Нет никаких направлений, и извне в меня вновь прорастает инертность. Мы зря растратили шанс нашей веры друг в друга. Я не фанатик, и я не фанат, а человек фанатизма, как оказалось, она тоже рыцарь — образа совсем иного. Она сливается с иным мне миром. Нас создают ожиданья, тот, кем я был, в этой спящей квартире — то, что она захотела. Рот — я, иное, наверное, крик. Что могу я — на зрачке быть распятым. Трудно любить обезумевших женщин.
Я бы остался, смотреть, затихая, но ртуть катается, я не могу — было б возможно, мы вышли бы вместе. Мир-абсолют, я его делал, когда это мог — как кислотой фотопленку, разъело. Эта картина изломана, наклонена, вовсе не падает — так показали. И, везде полосы, и не понять — почему так побледнела она, и так молчит, распрямившись. Вдруг, незаметно, картина пошла патиной, нити же, шедшие, чтобы замкнуться, порвались. И, вновь пройдя через эту картинку, я оказался в совсем пустом внешнем.
4 Вечер Я у окна, почти ночь, и на стекле есть мое отраженье — незажжена сигарета во рту, глядит вниз-вправо. Я сам себе удивляюсь — это дневное сознанье уходит. Есть только круглое пятнышко, где от дыханья стекло запотело. Начался дождь, просто морось. Серая туча висит, барабанит. Мелкие капли стучат по карнизу, в асфальт и — где придется, хоть в лица. Если поддаться им, хочется тоже стучать, пусть даже в крыши тех джипов — чтобы сползать с них по стеклам. Ждет что-то сзади открытая дверь — я там не должен почти ничего, только сварить компот сыну и охладить его в ванной. Как же так тихо стемнело.
Сын не идет — и еще с полчаса, у него много занятий. По вентиляции слышно, «базарят» соседи. Столько от них энтропии. Он отсидел за свои два убийства, и он играет теперь на баяне — венские вальсы под утро, и скрипит стулом на кухне.
Видимо, только включили — красным горят паучки фонарей, от них оранжево по рекам улиц — в сумерках все, наконец, исчезает. Улица: вдоль стен людские фигуры, навстречу взгляду огни, полет фар, за ним, как сгустки, машины. Люди идут возле черной дороги, каждый проносит свой образ. Там как бы праздник, рокочут машины — если пойти, например, в магазин, и я впишусь — снова рассеюсь на поле эмоций. Как арлекины, упругие дамы, веселы жесткие парни. Там «очень милые люди». Все они вписаны в схемы, всех их несет бесконечная сила. Я исчерпал весь запас для авансов, и мне темно это видеть. Люди в ловушках их полументальных пространств жгут свои свечи-обиды. Возможно: есть и пространство их целей, здесь хотят лучшего все, здесь существует прощенье. Они зовут — от локтя им предплечье.
