Снова загадкой всплывает то солнце. Я был там, в Старом, недавно. По-настоящему теплый был день, то есть был вечер. Обхватив ладонью бутылку пива и навалившись локтями на черный заборчик платформы, я вспоминал все моменты, что здесь прошли, пока не понял — солнце над рельсами справа — как будто красный огонь светофора. Там было все — желтизна и чернота стен деревьев, блеск нитей рельс, будто воткнутых в лес, и было прошлое, и все надежды, смысл, что мне был отведен, но настоящим не станет, моя общага. И там большой «красный глаз» — нельзя Вперед Возвратиться. Но вот оттуда пришла электричка — своей зеленою жестью лобасто столкнула вокруг тишину, как длинный дом, заслонила «стекляху». И я вошел, даже сел, вспоминал красный свет, а электричка бежала, потом повернула, и я увидел вновь солнце, то есть его отраженье в створке передней двери, все изнутри осветившее красным. Это уже было слишком — нельзя назад, так как нельзя вперед. Причем «вперед» электрички, где «настоящее», дом, это будет назад, но по сравненью с «вперед» универа. Я среди красного, замкнут внутри рассеянных окон.
Странно меня поселил сюда мир — чтоб был напротив. Я раздеваюсь, ложусь, ветер дует, и, хотя солнце печет, бок застыл, да и песчинки бьют в кожу — я поднимаю повыше края от мешка, но все без толку. Солнце сквозь веки мне давит в глаза, и бледный жар упирается в тело. Небо, залив, песок, солнце — пусть заберут все под светом. Йес, от холма ушли мама и сын — очень «рублевое» место, перехожу — мягкий, почти удушающий жар. Но не один я все это заметил.
— Девки, здесь «б…» не дует, что «б…» я тебе говорила, ты «б…» не веришь. — Им же всего лет тринадцать, а такой мат — я приподнялся на локоть и получил в ответ. — «Здрасте». — В двух метрах рядом с моей головой они стелили огромную тряпку — нет, не уйду, ну не смогут они долго вот так материться. Они смогли — три фонтанчика дряни, «так что ж там ангелы поют такими злыми голосами». Может быть, браки творят в небесах, но только часто планируют где-то в аду, кто их родил, эти детища с-траха. Я поднимаюсь, ложусь в стороне, но даже там мне их слышно. Небо — скорей пусть поднимет и, как я есть, распластавшись, закружит — как бумеранг из палочек для мороженного: крест, переплетенье, полет — будто его и не делал.
Я уже просто устал от всего, эта «реальная» чушь надоела. Я удаляю лишь то, в чем для меня мало смысла, и сортирую сумятицу разных моделей, вновь выбиваю бред бредом. Вечно-то я ничего не закончу, да и зачем оно лезет. Метаистория и метафизика, и металирика — где-то слились, меж экзистенцией и эзотерой. Снова пошли фразы к тексту, кто пишет в стол, а я в стул, так как стола не имею.
