Залив, двор и чашка, компьютер Синева меня не понимает — вот пожила б она здесь — стала бы черной, что с ней и будет. Но, то ли ветер убавился — день разогрелся, а то ли я пообвыкся — здесь, даже не за холмом, мне не холодно. Если лежишь на спине, тогда курить неудобно, и хотя жаль отвернуться от неба, перекатился, достал сигареты — здесь и песок тоже странный — сверху налет из коричневых крупных песчинок. Малая часть всех песчинок блестит, но и они жгут глаза, хоть и мелки. И, не понять, желтовато-зеленые зерна — я не слыхал про зеленую разность у кварца. Я осторожно сдвигаю песок пальцем с гальки — нет, мы ее вдавим вглубь — мне надоели гранитные феньки. Сверху песок совсем теплый, на палец внутрь, он холодный и мокрый — дождь был и здесь, я туда спрячу окурок. Я уже долго лежу вниз лицом, положив под глаза руку, все — темнота, это я, и я еще тишина. В тело снаружи стучатся песчинки — до слабых взрывов по нервам. Я замечаю, что слишком сжал зубы, и даже губы спеклись. И я сажусь — тот же день и отстраненный взгляд неба, ветер, как простыни, вмиг меня обнял.
Вновь в паре метров, на сей раз от ног, начали расстилать тряпку. Пара физически вполне красива — парень высок, очень мощен, но чем-то мне неприятен; ну а девица странна — красотой из японских мультов, и голос — нежен, гротескно растянут. Лица шевелятся в такт челюстям — зубы влепляются в жвачку. То, чего Коба не смог, это вырастить «новую общность», Боба с наследником сделали быстро. Бежево-йодистый плотный загар их от южного солнца, они, бессмысленно, данны. Но как пластичны девицы, чтобы при жизни стать Барби… Лучше лежать — только небо. Над анекдотом из вшивой газетки они смеются противно. Я стал клинически не любопытен. Мой портрет мира — мое отраженье.
Отслюнит или нет мне сегодня деньгу Банкомать, как «заманало», жить вечно без денег — я начал так постигать даже бога, но только, правда, пока через Опу. Я нахожусь в Оп-позиции. Она безбрежна, она многолика, так как у каждого Опа своя, Опа абстрактна, и Опа конкретна — хоть где, без разницы, денег не будет, в ней очень много начальства, Опа сияюща и беспросветна.
Я надеваю футболку, но все же сижу, знаю, что все бесполезно. Не так плоха пустота, но то, что здесь — это нечто иное. Левей, за заливом вдали коробочки домов и кисея — серость дымки. Я поднимаюсь, встаю над песком, и забираюсь вновь в джинсы. Трясу мешок пустоты, и все песчинки по ветру искрятся.
