На остановке он вышел под снежное небо. За углом шла центральная улица — в четыре ряда проносились машины и троллейбусы били рогами по небу. На широком большом тротуаре свободно текли друг сквозь друга два вечно спешащих потока прохожих. Телу здесь было не нужно сознанье — оно само знало все переулки. Поворот, ноги его отработали сами, не дожидаясь зелёного на светофоре, перейдя улицу, он подошёл к сероватому зданью.
…Он не заметил, как вдруг очутился внутри — здесь, будто вечно задымленный тамбур, за ним просторы фойе. Запахи ждали, обняли его, дверь всё ещё закрывалась. Сверху, с других этажей доносился сюда слабый звук, но всё же главное здесь было гулким. Никого, он шагнул влево, вздох, скрючив ручки, возникла вахтёрша, как раньше. Он не удивился — шаг, лёгкий скрип половиц, и она тянет морщины в улыбке. Теперь здесь нет больше вахты. Наверху, одиноко свешиваясь со стены, подобно прозрачному носу, подслеповато светила несильная лампа — её только-только хватало на растопыренные лучи, и было трудно понять, а почему коридор освещённый. Под нею дверь, за ней лестница — вниз сходит свет от окна, и ускоряясь, он пошёл навстречу. Ноги легко отбивают ступени. Перед последним, её, этажом он снова видит её на площадке. Но слепо-светлая лестница была пустой, и он шагнул в полумрак коридора. Там впереди была дверь к «тому» свету, за ней то лето. Где коридор расширялся в фойе, и где широкие окна, снова наплыв темноты, как против яркого света. Коридор всё растекался, шёл в даль, голова слабо кружилось.
И вот опять он был с ней, что в самом деле уже невозможно. Всё это было внутри, где оно долго копилось — бархатно-чёрное платье, мрак материала скрывал и вытягивал всё, но он всё видел. Волосы пеной сбегали и шли ото лба. Лицо застыло. И очень длинная шея. Может накрасить ей губы? Она смотрела чуть мимо. То равнодушие её — стена. А коридор становился сложнее, и его начал уже обжигать блеск зёрен наледи на больших стёклах — очень похожие на утюжки, они крутили ему головами. Ближе — тугой промежуток из звона. Он и представить не мог, что вот такой он эффект «тонкой двери».
Только сейчас он и понял — это и была она в самом деле, так непохожая на неё ту. А тот проклятый вопрос «почему» сразу распался на десять, причём, не менее душных. Легче не стало, нисколько. Тихая боль уже давно съела внутри всё пространство, там было мёртвое что-то — сама способность к созданию веры. За окном снежные крыши — он задохнулся вдруг серостью между домов. Вниз он сбежал неожиданно быстро.
