…Краски, сам воздух вдруг стали бледней. В воздухе всюду летели снежинки. Над зданьями, словно бы грязь на руках, была полоска сереющей дымки. В окнах уже кое-где горел свет. Город давил всею массой здесь кем-то прожитой жизни. Заметив церковь, он остановился — был привлечён необычностью зимней картинки. На аккуратно прочищенном тротуарчике тонко искрясь, лежала белая кисея, по ней протоптана тропка, хранящая след мелко шагающих валенок. Возле крашеных голубой краской ворот чуть светила окошечком белая будка — он точно знал, что там сидит старичок и читает газету. Он никогда не был здесь, и, если уж занесло, то пошёл глянуть. Два старика, встретившись возле ворот, кланялись, чинно кивали друг другу. Было пугающе чисто — в углу высокой ограды сидели на ящиках три мужика. А само белое зданье только с одним зарешёченным узким окном было могучим, тяжёлым — верх его таял, оставив лишь тень под наплывающим небом. Вверх стены падали, но где-то там, подхватив купола, за них схватившись, застыли. В большой кубической комнате, в душном тепле и тихом шорохе ног, было всего только несколько женщин — в серой дешёвой одежде, они бродили повсюду. Он понял, что слышит их голоса, тихие, чтоб не будить — там наверху кто-то замер. В углу — киоск. При электрическом свете в углах и у стен, как заскорузлые пальцы от мумий, горели тонкие свечи. Влево вел очень просторный, без окон — глухой, коридор, там было чуть потемнее. А на салатно-зелёной стене — чуждые здесь батареи. Все здесь скрывалось в каком-то движеньи. Дальше был зал, и всё пространство, темнея, взлетало — почти до купола башни. Неслось повсюду шептанье. Главным здесь были иконы. Он проследил одну вверх — богоматерь, вывернув голову, она смотрела, а неестественно гибкие руки в тени, в гипсово-странной одежде, в голубизне слишком мёртвого неба, с солнцем вдали за спиной — всё это было знакомо недобро.
Туча, что была весь день наверху, легла на землю искрящимся снегом, он наступал на него, шёл к трамваю. Тот, выйдя из-за угла, ударил его белым светом расплавленных фар, и, весь возвышенный, двинулся мимо. Ночь, склонив голову, тихо смотрела. Дом слева вдруг оборвался — там темнота опустилась почти к пустырю и попыталась прижаться к нему, но не смогла из-за снега. Прежде здесь было болото, лесок, а теперь — кучи, покрытые снегом. Тропка в снегу привела на асфальт, а он — к бетонным каркасам двух зданий. Проёмы окон казались в них больше обычных. Сам скелет дома его угнетал, он вышел к прожекторам, в пыль мутноватого света. Слева за присвистом ветра, кажется в тёмном безглазом окне — кашель, как будто отставшее эхо. Нет, вероятно навстречу ему шёл старик — кашель был сильный, с привизгом, перемещался быстрее, чем мог бы, только идущего он не увидел. Кашель был рядом — порой исчезал, но когда вновь появлялся, то отдавался в пустых окнах сзади. Он уже начал всерьёз удивляться, но вдруг отвлёкся — увидев собаку, она бежала к нему, как и кашель. Он ожидал, что она отбежит в рыхлый снег, но сам сошёл с тропки. Она пробежала совсем возле ног, и лишь тогда он всё понял — это была небольшая дворняга, и голова её низко свисала — раньше на ней был коричневый мех, теперь — клочки и раздутая кожа. Как новый штрих в карнавале. Она прошла мимо, скрылась — кашель, как чувства, но без человека.
