— Нет, завтра в ночь самолёт, три дня, как я обещал, не получается, но я потом привезу кучу денег. — Она смолчала, я вспомнил — когда узнал, что меняются сроки, боль во мне вынула что-то — несколько дней было грустно. Я обернулся на площадь — в центре её небольшого квадрата чуть возвышалась округлая клумба, в свете от фонарей, она показалась мне чёрной спиною кого-то влезшего в землю. Асфальт, расползшись повсюду, был равнодушно-спокоен. Мы ушли от пространства больного свеченьем, свет стёк с нас, как и все мелкие звуки — хлопки дверей и урчанье моторов. Справа от нас на свои пять этажей темнела гостиница аэропорта — ближний край её был ещё глуше, туманней, чем небо, дальний — почти растворился. Перед зданием росли тополя, темнота заплелась и запуталась в них, превратив все их пыльные ветви в скопище тихих движений. И только небо — слабыми звёздами, фоном, их ещё чуть проявляло. Слегка свернув, мы попали в аллейку, здесь оказалось, и ещё спокойней. Наклонив голову, она шла рядом. Я прилетал много раз и такою вот ночью, но тогда всё было фоном. Сейчас — мы вместе, и это всё изменило. Пространство знало об этом. За тополями лежала дорога, серый асфальт, уплывающий в город, и, до горизонта, шло поле, а надо всем — стекло ночи. И где-то там я почувствовал центр притяжения — что-то обычное, ставшее важным — может быть, это трава, или червяк где-то вылез из рыхлых комочков и перед этой огромною ночью начал клубиться, как воздух, стал ему в чём-то подобен. Там была пыль, мягким слоем покрывшая землю, всё было в странном свечении. Было и нечто, создавшее землю… Рядом темнели акации, дальше — газон, и до полнеба — деревья дороги. Мы вышли к краю аллеи — вдаль уходило огромное поле. Тут, с краю мира, стоял деревянный диван — я прикоснулся к его еле видимым рейкам.
— Роса, и сесть не удастся. — Она опять промолчала. Я попытался всмотреться в неё, но вместо этого вдруг ощутил всё, что видит она — то же, но чётче. Я даже сел на диван, на его круглый край. Она, как часть этой ночи, стояла вполоборота ко мне, и я не видел лица — за ней был света аэропорта. — Садись, я пока не промок, ты тоже ведь в джинсах. Не представляешь, как здесь хорошо, что это значит — быть дома.
— А там что — плохо?
— Там я живу другой жизнью, и там мне трудно. Подожди, а когда ты освободилась?
— Три дня назад.
— Ты из-за меня не уехала? — В ответ она лишь пожала плечами. Да, она снова ждала, а наше время вдруг сжалась — и мне опять стало больно. Я встал и взял её руки. Она отклонилась, тряхнув головой. Минута шла, я ощущал тёплый воздух, её, но что-то странное было за нею, в мире, который она представляла. С нею и я становился другим — всё находило какое-то место.
