— А ты понимаешь, что ты меня попросту использовал? — повысил я голос, — Как мужик, ты должен сам вести свою войну, а не прятаться за чужими спинами.
— А на войне все средства хороши, — поразил он меня своей циничностью, — я догадывался, что ты приехал ненадолго, и скорей всего, в последний раз. Ты же у нас теперь городской. Вот и решил немного воспользоваться моментом. Не ты же дело сделал, а его слепая вера.
Хорошо сработанно, невольно проявилось у меня к нему уважение. Ловко. Не зря хлеб свой ест.
За спиной послышался сигнал. Короткий и нерешительный. Я зло взглянул на водителя, тот отвел глаза.
— Теленка, значит, потерял, — я выждал многообещающую паузу, — следи за остальной живностью.
— Я тебя умоляю, — послышался смех, но какой-то уж очень неискренний, — уж мне-то про свои колдовские штучки заливать не надо. Я цифры «13» не боюсь, а уж тебя, щенка, подавно.
Так меня еще никто не оскорблял. И дело даже не в «щенке», хотя это слово тоже не из приятных. Но поставить под сомнение, сравнить с суеверием все то, чему научил меня дядя…
А что бы я там не говорил, все-таки кое-что умею.
— Посмеешься потом, когда ущерб будешь подсчитывать.
— Слышь, ты, — прозвенели злые нотки в его голосе, — как я понимаю, твой паровоз скоро отъезжает. Скатертью — дорога. А если передумал ехать, давай встретимся. Посмотрим, какой ты грозный на самом деле.
— Я лучше воспользуюсь твоей стратегией — нанесу удар исподтишка.
— А не боишься, что твой дом… В смысле — Егорыча. Ты же приемыш. Сгорит к чертям этой ночью, со всеми вашими домовыми? Я лично займусь расследованием. И, уверяю тебя, не найдется не одного свидетеля.
— Свидетелей не будет, пока меня тут нет, — заметил я, — с моим приездом объявятся и свидетели и запись найдется на чьем-нибудь телефоне.
— К твоему приезду я уже не буду участковым, — разошелся Васильев, — и не ты, и ни остальные козлы, мне будут не указ.
— Как ты думаешь, кого здесь больше уважают — меня или твое удостоверение.
— Мне плевать на уважение, я здесь — закон.
— Вот из-за таких уродов, как ты, ментов и не любят.
— Чеши языком, сколько хочешь, — подвел итог Васильев, — но следующая встреча может оказаться для тебя последней.
— Застрелишь из табельного? — съязвил я, — Из-за угла, как ты любишь.
— Да я не прочь и голыми руками тебя порешить. Всегда тебя ненавидел. Убить — не убью, а калекой сделаю.
Можно было долго еще вести наш взрослый конструктивный спор, но машинист поезда меня ждать не будет.
