Узбек говорил:
— В Афгане то же самое было. Таскают с собой коробок с одной заостренной спичкой — это у них знак для своих. Пароль. Или половинку лезвия носят.
Искали добровольца, который нашелся тут же. Они пошли вперед вдвоем — один в синем чапане, другой в хаки. Я не пошел смотреть на расстрел, да и никто не тронулся с места. Было две очереди из автомата. А перед этим опять крики. Наверное, проклятия.
Вечером замполит снова был у нас. У него все время было приподнятое настроение. У нас же настроение было не очень. С вертолетом ясности не было.
Ясность наступила. Вот версия, которая была в ходу, — узбеки потеряли два самолета, и больше ни техники, ни людей не будет. То есть вертолет не заберет нас сегодня. Нас вообще не заберут.
На амбулаторный осмотр пришел друг убитого пулеметчика. Мы с ним познакомились во время расстрела. Он был ходжентским милиционером, и звали его Владимир — Вовка, как он представился. На осмотре я узнал его фамилию — Бобомурадов. У него был какой-то конъюнктивит. Ничего особенного.
В это утро я впервые оказался вне того небольшого участка, где мы все время находились, если не считать поход к Файзали. Солдаты нашли аптечный склад. По городу страшно было идти. Основной страх — получить пулю от своего же; мы пару раз натыкались на одиноких солдат, которые вскидывали оружие.
С гармского склада медикаментов начинается история моего мародерства. Увидев множество лекарств, растворов, перевязочного материала и прочего, я решил, что если нам удастся выбраться, то сколько-то из этих сокровищ я возьму себе. В Душанбе давно был лекарственный голод — любой бинт можно было легко и задорого продать.
Особенно я обрадовался, когда нашел наркотики — промедол и морфий. Их я не собирался продавать, однако мои пять ампул давно кончились, а внятного их оформления мне было не добиться.
Потом мы были еще в ветеринарной аптеке, замок с двери в которую худенький солдатик снес очередью из автомата.
Мы шли между домов, где несколько дней назад жили люди. Я не удержался и зашел в один из них. Внутри был беспорядок, на полу много одежды, брошенной, как видно, впопыхах. Там же, на полу, я увидел «зиру» — ожерелье из одинаковых мелких серебряных деталей. Его я положил в карман.
В этот же день меня отправили в командировку — оказывается, за окраиной города находилась еще одна наша часть. Я не очень хорошо помню собственно лагерь и то, что я там делал. Помню, что солдаты были недовольны и не скрывали этого — это меня удивило.
