Я живу и ты живёшь, и все
будут жить, от счастья леденея.
В щели окон — полосы газет,
душу — в свитер, ноги — к батарее.
Так, в квадрате комнаты распят,
жду весны, как мёртвый воскресенья.
Брошен в ад. Ни в чём не виноват,
кроме географии рождения.
Бог — в тишине. Бог — в тысячах парсек,
в галактиках, в созвездиях, в системах.
В троллейбусе, где едет человек,
в нервозной толчее богов, на смену.
Бог — в кинескопе, в пачке сигарет,
в дождливой пелене осенней грусти,
бог в камфоре. Бог — свет и полусвет,
и мгла, и мрак. Исток реки и устье.
Бог — Селигерской пустыни монах,
бог — пьяница у винного лабаза.
Он (иль Оно) — могила, кости, прах,
и нефть, и алюминий, и алмазы.
Бог — избранный однажды президент,
и в то же время — урна избиркома.
Фантазия, эфирный клей «Момент»,
базедова болезнь и глаукома.
Бог — детский смех и форточка в окне,
откуда смех в квартиру долетает.
Он тот, кто позвонил сегодня мне…
Он (иль Она) — к кому спешу с цветами.
Бог — этот лист тетрадный, почерк мой,
бог — те, кто эту запись обнаружат.
Бог в том, что я дышу ещё, живой,
пью с богом и жую его на ужин.
Ты знаешь, брат, наш бог — земля,
где незабудок цвет, сквозь кости,
зашит в пшеничные поля,
разросшиеся на погосте.
Ты знаешь, брат, из наших рек,
в кисельном вареве рассвета,
рождался самый первый снег
и делал белою планету.
Вода и снег земля и хлеб…
И солнце падает в колодцы.
Ты знаешь, брат, что наша степь
над камнепадами смеётся.
И воет в колокол душа
молитвой длящегося лета,
и слова огненного шар
пылает жаждою рассвета!
И невский кряж, и волжский плёс…
И реки русские бездонны!
И даже наш притихший пёс
не то святой, не то влюблённый.
Ты знаешь, брат, нам не найти
себя на Западе и Юге.
Там незабудкам не цвести
под сиплый свист сибирской вьюги.
Там не прощаются навек,
расставшись лишь на полминуты…
Ты знаешь, брат, наш оберег
с чужим ковчегом перепутан.
И только память где-то там…
в уснувшей древности…не знаю…
как будто видит вечный храм
в костях разбитого сарая.
В молчаньи мегаполисы лежали,
как в полусне. Пощёчиной рассвет
краснел и обводил лучом скрижали
на пыльных стендах утренних газет.
Не знали…Распыление потока
наполненных сиянием частиц,
как миллион эпох, идёт с востока
на север лиц, на крайний север лиц.
Не знали, что за холодом и страхом
нет ничего. Фантастика добра
на нити рвёт последнюю рубаху…
И больше ничего. И вновь с утра,
как в полусне, ворочаются глыбы
осенних туч, в молчании лежат
дома, в которых ночь встречает гибель
от белых ран рассветного ножа.
