Все еще чувствуя раздражение, Борис подошел к флейтисту Смагину. В оркестр они поступили в один год, почти одногодки, и все считали их товарищами. Иконообразное лицо Смагина сначала капризно вытянулось, потом он ухмыльнулся, нахальные глаза его масляно заблестели.
— Что я вижу, Боря? — сказал он. — Сколько молодого задора, энергии. Браво, ты давно не был в таком экстазе. Последний раз, помню, у меня на квартире. Но тогда дама для вдохновения была. А что сейчас?
— Брось придуриваться, — зло сказал Борис. — Какая тебе разница, в другой раз поедешь.
— Хочешь лишить меня живительного озона. Как же мой ослабленный организм?
— Ты опять напьешься, — вспылили Борис. — Не все равно где?
— Гармония, — протянул тонко Смагин. — Природа и легкая эйфория — сочетание божественное.
— Уступил бы, а?
— Брось, Михеев, не суетись, — печально взглянул Смагин. — Поверь мне — она не для тебя. Тебе надоест скоро романтически беседовать. Ты ведь в душе — сухой практик, без просвета. Лучше давай, — сморщив лицо, он причмокнул губами, — опустимся во тьму распутства, скинем оковы.
— Я серьезно, — Борис нахмурился обиженно.
— Покорён, — ты настойчив, — кивнул Борис, — пусть Надя едет, но учти, ко мне никаких претензий за последствия.
Оставшиеся до понедельника дни тянулись долго, но было в них какое-то легкое волнение, предчувствие перемен, и поэтому медленное время не томило, а как бы растягивало тайное удовольствие ожидания. Немного досаждал Смагин. Он часто многозначительно подмигивал, даже, чудилось, флейта его изменила голос, звучала с ехидцей, издевательски и цинично. В спектаклях Надя еще не участвовала, но Борису казалось, что он ощущал ее присутствие, и дирижер перестал выглядеть диктатором, который безжалостно мял руками воздух над головами музыкантов, извлекая нужные ему звуки.
В субботу Борис немного задержался в оркестровой яме, с иронией смотрел, как раскланиваются актеры. Их усталые лица улыбались зрителям, а Борис думал, что, пожалуй, можно вспотеть, изображая не свойственные тебе возвышенные черты. Он даже как-то вообразил некое физическое «объяснение»: благородство героя пьесы, соединяясь с приземленностью актера, способно выделять энергию. Раньше Борис наивно удивлялся, если какая-нибудь актриса, только что игравшая невинную возлюбленную, вдруг за кулисами по-барски похотливо шутила над некими причудами требовательных мужчин. Но скоро он понял, что оркестранты ничуть не лучше: стоит дирижеру положить свою палочку на пульт и кончается очарование музыки, душа композитора исчезает, едва застынут молчаливо инструменты. И начинается какофония, в которой каждый музыкант солирует, не слушая другого, а подчас и пытается перекричать, подавить соседей. Когда-то Борис сделал открытие, которое поначалу ошеломило его: профессионализм выше искренности. Так же как из скрипки можно извлекать звуки, сотворенные композитором в момент вдохновения, так и актер суммой приемов творит из своей пошлой плоти — сердечность, радушие, стыдливость. И да здравствует всесильное мастерство!
