Девять хат окнами на Глазомойку | страница 59



Да, вот еще. У района остается ответственность за производство продуктов. За план. Ни у «Сельхозтехники», ни у Минстроя, ни у «Сельхозхимии», ни у мелиораторов и торговцев, а у райкома и райисполкома. Спрос с них. И ни с кого другого.

Савин просит дать колхозу вовсе не сказочного конька-горбунка. Только самое необходимое, что нужно для работы сегодня и завтра. Если дать все это — недорогое и мелкое, — значит, можно и спросить полной мерой, устранить всякую возможность оправдаться при неудаче и безошибочно оценить, кто из руководителей на месте, а кто — нет.

Увы! Сказать сейчас, что все нужное есть или будет, Глебов не может. Ничего у них с Румянцевым нет. Ехать в область? А что там? Опять же ограниченные фонды, распределяемые по принципу «всем сестрам по серьгам». Миллиарды для Нечерноземья истрачены на крупные проекты, отдача от которых будет ощущаться нескоро, ой как не скоро! Требовать и настаивать на своем оценивается как попытка укрыться за трудностями. Работать надо, дорогой товарищ, а не обивать пороги областных учреждении и не оправдываться временными трудностями и недостатками… Такая расхожая, очень часто повторяемая фраза!

Глебов сидел и думал. Зал выслушал Савина очень внимательно, сюда, на сцену, накатывалось это ощущение. Ни скрипа, ни вздоха. В настороженности было ожидание. Что будет дальше? Зал готов шумно и долго хлопать оратору. И все заранее жалели Савина. Полетит пух-перо…

Аркадий Сергеевич все решил для себя. Он не станет метать громы и молнии. У него нет убедительных доводов, да и не нужны они. Савин, в общем-то, прав. Сотрясать воздух привычными изъезженными фразами Глебову не хотелось. Но и поддержать агронома он не мог. Ведь поддержать — это дать. А что дать?

Михаил Иларионович устал, напряжение было велико. Далеко не все высказано, но и этого достаточно. Сколько времени носил в себе неудовлетворенность, жил с ней, постоянно чувствуя тяжесть; она убивала радость жизни, врожденное желание работать без оглядки, с той смелой уверенностью, которая и отличает главную черту в крестьянском характере. Каждое несостоявшееся по причине бедности или запрета дело лишало его покоя, нарушало сон, подтачивало здоровье, поскольку повторялось изо дня в день, приобрело характер застарелости, какой-то фатальности. Выкручиваться, хитрить, доставать — это вовсе не значит работать. Когда шел к трибуне — не помышлял многого, а вот получилось! И он не жалел о происшедшем, хотя и понимал, как это может сказаться на его дальнейшей жизни. Речь вышла резкой, несколько язвительной. Ничего не мог поделать с собой.