На следующий день чимбайцы допоздна приносили в свертках яйца, кур, масло, деньги и т.п., и все это сваливали на простыню, где уже свободного места не оставалось. Все это доставалось мулле.
Что за церковный праздник то был, мы так и не узнали. Но было обидно видеть такие подношения. Семьи эвакуированных получали в день 300—500 гр. хлеба. Причем, зачастую муки не было, чтобы испечь хлеб, поэтому взамен давали пшеницу или ячмень. Мы несли зерно в места, где вручную его мололи, а затем сами пекли хлеб. А тут такое изобилие. Соседки перешептывались, мол, ну, мулла в эти дни наестся, или, если столько не сможет съесть, оставшуюся часть понесет на базар продавать.
Дни проходили в постоянных заботах. Очень волновалась за мужа. Когда мы приехали в Чимбай, я в письмах сообщила Христофору и родственникам, где мы находимся, и с нетерпением ждала ответа.
Но письма от них все не приходили. И вдруг, как-то поздней осенью получаю открытку из Аральска, от Ахундовых, из которой узнала, что они багаж получили, но из-за закрытия навигации переслать не могут. А нам так необходимо было получить этот багаж. В нем находились зимние теплые вещи. Без них тяжело провести зиму. До этого я надеялась все же получить багаж. Часто спрашивала почтальона, нет ли весточки из Аральска, но он всякий раз издали отрицательно махал рукой. Не было и других вестей. Я надеялась, хотя бы через военкомат, получить весточку о Христофоре. Но, как выяснилось, в соответствии с новым решением, все адреса действующей армии были изменены. Возможно, в этом была причина, что я не получала писем от мужа, и не знала, что с ним. Вот уже семь месяцев как от Христофора не было вестей. Как ни старалась отогнать от себя тревожные мысли, было бесполезно. День за днем проходили в сомнениях и тяжелых предчувствиях.
В один из морозных дней, когда я торопливо дошивала заказ, а Юра и Нелли играли на подстилке в куклы, которые я им сшила из тряпок, в коридоре послышался веселый голос почтальона: «Григорян, тебе письмо от мужа». Не веря ушам, вскочила. Да, это было письмо от Христофора. От радости и переживаний глаза наполнились слезами; они мешали мне читать. Письмо было длинное и трогательное. Бедный Христофор, как много он перенес. Был дважды ранен, лежал в госпитале, снова пошел на фронт. Когда немцы подошли к Сталинграду и стали бомбить город, Христофор потерял всякую надежду когда-либо увидеть нас: он не был уверен, что мы остались в живых, что я с тремя маленькими детьми сумею эвакуироваться. Чтобы получить сведения о нас, эвакуированы мы или нет, он написал в военкомат Фролова. Ответа не получил. В создавшихся условиях, естественно, ни о какой организованной эвакуации речи быть не могло. Христофор писал в Сталинград, Чкалов и другие эвакуационные пункты. Но все старания проходили даром: никаких сообщений о нашем местопребывании он не получил. Порой подступало отчаяние. Когда же военная почта принесла ему мое письмо, он несколько успокоился.
