.
Впрочем, целый ряд процессов, происходящих на Западе и находящих свое отображение в судьбах и перспективах современного западного психоанализа, ослабляет ощущение уникальности нашей нынешней ситуации. Сопоставляя современные психоаналитические программы с классическими и ортодоксальными, можно заметить ряд существенных сдвигов. Считается, например, что если классическая истерия возникла в обществе с жесткими моральными нормами и социальными давлениями, то многие из нынешних психоаналитических проблем возникают в ситуации краха «великих идеалов», потери устоев и принципов, когда у людей, главным образом у молодежи, возникает потребность найти какие-то новые основания для сплочения в группы. Эти люди нуждаются не в освобождении от всех и всяческих запретов, а напротив — в указании на то, что и где запрещено. Это и проблемы так называемых «разболтанных детей» — продукта сверхтолерантной педагогики, и целый ряд других вопросов, возникающих в обществе, где психология заменила мораль, а тревога — чувство вины.
По-видимому, многое из того опыта, которым сейчас располагает западный психоанализ во всех его разнообразных ответвлениях, может нам пригодиться. Еще в 1984 году, размышляя после одной из своих поездок в СССР о будущем психоанализа в нашей стране (заметка была шутливо названа «Зигмунд в гостях у Карла»[15]), Л. Шерток высказал предположение, что, вероятно, на повестке дня вскоре будет создание (возрождение) психоаналитического общества и соответственно просьбы о его включении в Международную психоаналитическую ассоциацию. Правда, Шерток думал тогда, что все это — перспектива не для «завтрашнего дня». Однако «завтрашний день» наступил скорее, чем можно было надеяться, принеся с собой неизбежно множество серьезных и требующих безотлагательного решения проблем, в частности, связанных с теоретической, практической и организационной подготовкой советских психоаналитиков. Прежде всего очевидно, что советские психоаналитики будут обречены на то, чтобы учиться в основном «по книгам» и советам со стороны, или, говоря фрейдовскими словами, практиковать «дикий» (непрофессиональный) психоанализ. Однако при налаживании социальных структур психоанализа необходимо будет учитывать особую личную зависимость между учителями и учениками, которая может оказаться в данном случае более сильной и опасной, чем в любом другом научном сообществе.
Осмысливая возможности психоанализа как института и как разновидности психотерапевтической практики, мы, конечно, не можем не принимать во внимание исторические доводы. Отвержение психоанализа в эпоху сталинизма, безусловно, способствует его нынешней популярности. Недаром, вспоминаем мы теперь, «великие диктаторы» (Сталин, Гитлер) не любили Фрейда: им претила сама мысль о том, что в человеке есть нечто недоступное механизмам власти — ведь это означает, что никакая власть не может быть полной и безраздельной. Но следует ли из этого, что все запрещенное во времена Сталина заведомо заслуживает безоговорочного признания? Должны ли мы искупить грех былого поругания слепой любовью и лишь потом перейти к более трезвой его оценке? Нужна ли нашему читателю — мало знающему о психоанализе и легко внушаемому — новая икона?
