В целом же нынешнее отношение к Фрейду в СССР нередко формируется в искаженной исторической перспективе. Налицо, безусловно, отрадные изменения: совсем недавно изданы (или переизданы) некоторые работы Фрейда (правда, черед не дошел до его поздних работ), официально разрешена психоаналитическая практика (в частности, в кооперативах), создано независимое общество молодых психотерапевтов, а совсем недавно — и психоаналитическая ассоциация. Вместе с тем у тех, кто сейчас активно участвует в этом процессе обновления, подчас возникает иллюзия, будто это первые шаги возрождения русского психоанализа после пятидесятилетнего застоя. При этом сознательно или неосознанно обходится молчанием или даже искажается роль тех исследователей (прежде всего — Ф. В. Бассина, А. Е. Шерозии и др.), чья деятельность в эти трудные десятилетия подготовила почву, на которой ныне возможен серьезный интерес к Фрейду, бессознательному, психоанализу; преуменьшается значение такого крупного общественного и научного события, как Тбилисский симпозиум 1979 года[13]. Это было событие мирового масштаба: первый диалог между советскими и западными учеными по проблеме бессознательного. С этих пор идеология страха и недоверия к данному кругу проблем была подорвана в корне. После печально знаменитой Павловской сессии, закончившейся разгромом всей «инакомыслящей» психологии, это действительно было первое «реабилитирующее» Фрейда в СССР событие. В послесталинские времена интерес к Фрейду и психоанализу медленно, но неуклонно возрождался. Однако настоящий взрыв интереса к Фрейду у нового поколения исследователей относится уже к началу 80-х годов — и в этом свою большую положительную роль как раз и сыграл Тбилисский симпозиум.
Нынешний момент в истории психоанализа в СССР имеет особое значение. Идеологическое раскрепощение языка и мышления все более обостряет психологически травматическую ситуацию разрыва между желаемым и действительным, между словом и реальностью. В западной литературе можно столкнуться с различными психоаналитическими истолкованиями нашей нынешней ситуации. Одна из них подчеркивает массовый общественный инфантилизм, отсутствие сколько-нибудь сформировавшейся «эдиповой стадии»: нет «зрелого поколения», никто не стремится «занять место отца» вместе со всей предполагающейся при этом ответственностью за собственные поступки и решения, — напротив, общество состоит из «детей разных возрастов», стремящихся укрыться от ответственности в лоне государства — как безусловно любящей матери, обязанной заботиться о своих детях независимо от того, насколько они «заслужили» ее любовь и заботу. Возможны и прямо противоположные психоаналитические истолкования современной ситуации: homo soveticus задавлен «строгим отцом», комплексом Эдипа, он постоянно прислушивается к авторитету, хотя и ненавидит его. Между этими истолкованиями, пожалуй, нет противоречия, поскольку они отмечают различные аспекты в общей ситуации интеллектуальной и психологической беспомощности с характерными для нее попытками спрятаться за «мы», за коллективного субъекта
