Ленин порылся во внутреннем кармане пиджака и протянул старику бумажку.
Нищий еще ниже склонил голову:
— Спасибо, сынок…
«Хорошо! — порадовался Федор Васильевич. — Никогда нельзя быть уверенным, что даже идеальный строй, даже придуманный тобою, избавляет от сострадания к ближнему, от личной помощи ему… Легче всего передоверить все закону, отгородиться им от жизни… Хорошо!..»
Выпрямившись, нищий пошел по дороге, опираясь на отлакированную ладонями ореховую палку, блестевшую на солнце. Ленин тоже двинулся дальше.
Все знали, что он тратит свою жизнь, как сказал известный писатель, на безграничную любовь к трудовому народу, и лишь немногие, очень близкие к нему, догадывались, что он не жалеет ее и «на тайное, глубоко скрытое в душе чувство сострадания к людям». Милостыня была воплощением этого чувства, и то, что оно оказалось явным, предметным, заставило Ленина, яростно ненавидевшего нищенство, страдать.
— Владимир Ильич, — услышал он голос Васи, — а я недавно прогнал нищенку…
Владимир Ильич остановился и, положив руку на голову мальчика, с нежностью погладил ее.
— Почему же ты ее прогнал?
— Ну так… — уклончиво ответил Вася. — Зачем они ходят и просят?..
— Наверное, потому, Вася, что есть хотят.
Мальчик хмыкнул.
— А я думал, что вы ему не подадите, — признался Вася.
— Почему же?
Вася наморщил лоб, подумал и ответил с гордостью:
— Ведь вы же для всех…
— Гм… А как по-твоему, Вася, из кого состоят «все»?
— Из человеков… Из людей, — поправился Вася.
— В том-то и дело: «из человеков».
Мальчик задумался было, но, увидев бабочку, побежал за ней. Где ему было разобраться в неясном ощущении, что тот Ленин, который вырастал из рассказов отца, разговоров старших, уроков в школе, и тот, который был сейчас перед ним, как бы два разных Ленина. Один Ленин — вождь мирового пролетариата, выступает против буржуев, другой — гуляет с ним и подает нищему ради Христа.
Нищий направился в деревню…
Стародавняя Россия пылила по этим дорогам, давала о себе знать дымком из трубы невидного отсюда дома, колодезным журавлем, торчавшим из-за пригорка, жаворонками и этой древней, вечной, как мир, просьбой «ради господа нашего Иисуса Христа!». И связаны они на всю жизнь — судьба родины и его, Ленина.
Крепкий, насыщенный неисчерпаемой энергией, волей, кипучими жизненными силами, Ленин, однако, не раз думал, что он всего лишь человек, смертный. Умер Марк Тимофеевич[4], умер Свердлов, и он умрет. Он понимал, что не успеет сделать всего, но хотя бы вот это — чтобы некому было подавать…
