В ранний субботний вечер Ленин — в шапке-ушанке и в пальто с каракулевым воротником шалью, сегодня впервые надетом по настоянию Надежды Константиновны, — вышел из подъезда Совнаркома.
Прежде чем сесть в дожидавшийся его автомобиль, Владимир Ильич минуту постоял, вслушиваясь.
Беспокойный, порывистый ветер, который дул, казалось, то в одну сторону, то в другую, порою до неприятной резкости усиливал звон колоколов московских церквей.
— Праздник? — спросил Ленин у шофера Гиля.
— Не знаю, Владимир Ильич. Наверное, обычная субботняя вечерня.
— Да, да, — сказал Ленин.
Машина не трогалась. Степан Казимирович взглянул на Ленина, и тот сказал:
— Пожалуйста, к Кржижановскому.
И устало закрыл глаза. Тысячи забот…
Не хватило бы сил и на десятую долю той работы, которая пала на его плечи, если бы не сознание, что дело, несмотря ни на что, все-таки идет. И среди множества дел — особое: свет над Россией.
Ведь всего три года назад, в поздний час, когда народ в Смольном схлынул, суета понемногу улеглась, совещания и заседания прошли, явился Александр Васильевич Винтер. Не военный, не продснабовец по неотложному делу — ученый. А был всего лишь декабрь семнадцатого. Но именно тогда-то и было произнесено это слово — Шатура…
И вот сейчас сотни людей на берегу Черного озера, по камешку, по бревнышку построив Шатуру-временную, готовятся к Шатуре-большой, совсем неподалеку от Владимирки, того самого тракта, по которому прошли в Сибирь — на каторгу и в ссылку — поколения русских революционеров и близких им по духу людей… Если бы они могли увидеть, узнать, что строят здесь русские мужики и рабочие, что даст электрификация России, ради будущего которой прозвенели они здесь кандалами, оставив истории такую высоту помыслов, такое благородство, такую самоотверженность! Они могут спать спокойно в могилах известных и безвестных, в рвах за стенами городских кладбищ и старых крепостей… Все они хотели видеть Россию преображенной: Радищев, декабристы, Герцен, Степан Халтурин и Софья Перовская, его отец и его любимый брат, сотни революционеров…
Теперь она и может стать могучей и преображенной, только нужно каждый день думать о хлебе для строителей, котлах Шатуры, в которых почему-то торф горел еще плохо, о бараках для рабочих, о пропаганде идей ГОЭЛРО…
Ленин открыл глаза.
По улицам столицы, темным и неуютным, спешили плохо одетые люди. В сумраке Ленин видел на ногах прохожих то валенки с большими заплатами, то старые, сношенные сапоги, перевязанные бечевкой, то лапти. И лапти-то сплетены, наверное, без пеньки, не то, что в прошлые времена.
