Как раз лишь в 1938 это стало по-настоящему серьёзным. Только в 1938 правильно заметили, во всяком случае внутри страны, что Германия стала очень могущественной, что она приблизилась к войне, во всяком случае к захвату, что приведёт к войне. Тогда была Австрия, тогда был также большой кризис Бломберга-Фритча, так сказать, лишение рейхсвера власти. Это стало серьёзно, и я думал, теперь ты должен действительно видеть, что ты сюда не вписываешься. Также как раз ещё по моим личным причинам, поскольку я ведь жил здесь в "осквернении расы". Ведь я же стал неожиданно наказуемым, поскольку у меня были совершенно безобидные дружеские и любовные взаимоотношения с уже изгнанной со своей работы в высшей школе политики дамой, которая для Гитлера была еврейкой, в действительности же этого вовсе не было. С другой стороны дело обстояло и так, что мы ни в коем случае не жили в постоянном страхе, поскольку там, на Брайтенбахплатц, где тогда жила моя дама, и куда я приходил и откуда уходил, нацисты не жили. Было ещё другое окружение. Это была прежняя колония людей искусства, там не доносили. Всё же весьма интересно, что мы жили так в течение нескольких лет и ничего не произошло. Это было возможно, окружение состояло не только из доносчиков.
Со своей тогдашней подругой я вращался в кругу людей, которые позже стали знаменитыми, например Хухель, Айх, Хорст Ланге и его жена, Ода Шэфер, которая вскоре умерла. Это всё были явно выраженные не-нацисты, даже анти-нацисты. Естественно, все единодушно поносили политику. С другой стороны, это всё были молодые люди в том возрасте, в котором начинают основывать своё существование, зарабатывать деньги и вступать в брак, или уже состоят в браке. Это всё были интеллектуалы, которые могли зарабатывать деньги только своей головой, то есть на радио, в прессе или написанием романов, как Хорст Ланге. Не всё можно было писать так, как хочется, но тем не менее можно было избежать того, чтобы писать что-то против своей совести. Были ещё такие странные серые зоны, куда можно было втиснуться. Для меня это было издательство "Ульштайн", на третьем этаже в этом журнале о модах и прочем. Естественно, нельзя было писать: "Гитлер омерзителен", но можно было также не писать: "Фюрер чудесен". Писали именно о модах и лошадях, и писали снобистские книги.
Что было для Вас запомнившимися впечатлениями, которые привели к отрицанию национал-социализма и в конечном итоге к эмиграции?
