Только иногда в новостях проносится – ребенку удалось добраться до оружия, – и тогда Генри в панике проверяет красные носки.
Охваченный мутной печалью, сегодня он просыпается в отдельной комнате. Барбара настояла на отселении из их общей спальни, как только он вернулся из полиции. Его новую версию проверяют, но Барбара потребовала, чтобы он съехал совсем, и Генри понимает, что сделал все только хуже.
«Почему твоя машина стояла у вокзала? Ты ведь убеждал меня, что был пьян, спал на стоянке у паба… Какого черта ты не говоришь мне, что происходит, Генри?»
Он смотрит на часы. Пять тридцать утра. Надевает вчерашнюю одежду, брошенную на кресло, и кладет ключ в правый карман – забрал из носков накануне вечером, пока Барбара готовила ужин. Раздвигает шторы и морщится на небо, слишком яркое для такого дня. Для такого настроения. Для такого плана.
Какое-то время прислушивается к собственному дыханию, разглядывая облака. Перисто-слоистые. Об облаках ему тоже рассказывал отец. Фермеру необходимо читать по облакам. Перисто-слоистые – как тонкие, почти прозрачные простыни на веревке. Очевидно, близится дождь.
Генри спускается, стараясь ступать по лестнице как можно тише; перешагивает через третью снизу ступеньку – она скрипит громче всего. Через кухню проходит в прихожую, где Сэм пышет энтузиазмом, виляя хвостом.
Под взглядом теплых янтарных глаз гладит пса по голове – «лежать» – и идет в кабинет, доставая ключ из кармана. Выбирает самое старое ружье, берет патроны из глубины картотечного ящика в углу (строго говоря, это не совсем соответствует требованиям безопасности), снова запирает стальной ящик и идет через прихожую, где Сэмми вновь встает, просительно наклонив голову.
– Нет. Не сегодня, малыш. Ты остаешься.
Пес смотрит, озадаченно навострив уши.
– Я сказал – лежать. На место. Сейчас же.
Их взгляды снова встречаются. Сэм пятится к подстилке, садится, щурится и тяжело дышит, высунув язык, а Генри уходит.
Снаружи прохладнее, чем он ожидал. Генри смотрит на маленькую лужайку за дорогой, снова вспоминая палатки и веселый визг девочек из их берлоги в кустах. Как любила маленькая Анна, чтобы он раскручивал ее, ухватив за ноги, в центре лужайки!
«Ты уже слишком большая».
«Ну папа, пожалуйста…»
Вспоминается удивительное ночное бдение. Очень трогательно, пришло много людей. Свечи. Пение. Барбара и Дженни стоят, обнявшись, слишком подавленные, чтобы подпевать. Стиснули губы, чтобы не заплакать.
