Дверь смотрела на Лику, выпятив розовые брюшки раковин. Атласные блики от висящей на стене керосиновой лампы подрагивали, и гладкость оживала, пульсировала. Вход утягивал взгляд туда, внутрь, где розовое наливалось алым, набухало, кругля стенки узкого прохода. В темноту. Лика почувствовала, как налилась тяжесть внизу живота, пересохло во рту. Как съесть ложку меда и не запить ничем. В голове проплыли бессмысленные Толяновы глаза, когда поняла — он уже и не он, а только желание его, что уже и не к ней, к Лике, а только к женскому, что принесла с собой. К женскому, о котором не вспоминает днем, болтая, заходя в магазин, думая о делах. Но которое с ней всегда. И сейчас, подаваясь всем телом к узкому жаркому входу, слушала, как растет оно в ней, заполняет до горла и выше, выталкивая прочее, человеческое. Туда войти и там — лишь оно будет. Без стыда и воспоминаний, без раскаяния утреннего и нехорошего привкуса сожалений о сделанном. Торжествующе будет. Навсегда. На все то навсегда, что отпущено ей. Только войти в плоть глины, с впечатанными в нее атласными раковинами. Дойти до самого ее сердца. Остаться. Распахнуться. Царствовать. Повторить и продлить собой жаркий лабиринт. И — брать. Тех, кто будет приходить. Того, кто…
За спиной звякнул металл. Лика дернулась, оборачиваясь. Наткнулась взглядом на двойной блеск тусклых лезвий. И блеск глаз на сером лице меж длинно висящих волос. Ахнула, ударенная жестким страхом, что не ушел, не заснул еще, а просто ждал рядом. И скользнув рукой по гладким выпуклостям стен, рванулась в темный проход за дверью спальни. Бежала, тяжело неся набухший желанием живот, как вечерняя корова полное молоком вымя. Ноги месили пол, будто прилипая к сырой глине, и мелькали на краях взгляда налитые красным стены.
— Ты, — прорывалось позади между шагами, — да, туда, верно, ты — для Дома моего, ты!!!
Стена убегала спиралью от взгляда. В бесконечность. Лика бежала, и ноги ее становились легче, страх подстегивал, выкручивал тело, выжимал тяжесть. На фиг выжимал, прочь, подумалось на бегу. И запрокинула голову, закусила губу. Работая локтями, стукаясь о ракушки, тряхнула короткими волосами, подумала того Толяна, что кидал в окно камушки когда-то и после всегда отворачивался, пока она, балансируя на мокром валуне, выжимала трусики и снова натягивала их — чтоб дома не влетело за ночное купание. Ощутила на шее ветерок, у края стриженых темных волос. И помчалась легко, без тяжести.
