— Таня… — поставила резко чашку, плеснув влагой на пальцы. Арик стоял в дверях, ладонями вел по белой краске. Голова запрокинута, белки блестят. Ноги стоят как-то неловко, носком одной наступил на пальцы другой. И — дрожат колени…
Медленно поднялась, смотря. Не знала, что делать. Из уха брата сочилась темно-зеленая жидкость. Таня сглотнула и передернулась, горло сжал спазм. Подумала — сейчас вырвет ее на пол фонтаном коричневого, согретого в желудке теплой человеческой кровью ее, чаем.
— Плохо, Таня… — голос брата скрипел, как ее палец по стеклу. И такой же негромкий. Сначала подумала — совсем ему плохо. Но, подойдя нерешительно, вдруг поняла — маму будить не хочет! Стояла, растопырив руки, — как Майма. Смотрела в лихорадочно блестящие, выпавшие, наконец, из-под натянутых век зрачки. Карие, с лучиками из темной серединки. Укололась воспоминанием — рисовала их часто, в начальной школе. Писала под картинкой «мой брат» — печатными буквами.
Прокашлялась и спросила:
— Что плохо, Арик? — и отступила на шаг, глядя на бледные пальцы. Тянул к ней вялую руку…
Помедлила. И протянула свою, подала брату. Охнула, когда вцепился сильно, пережимая сосуды. Застучало в голове, в пальцах, закидалось в груди в разные стороны сердце. Рванула было руку к себе, отнимая, но застыла. Все-таки, плохо ему, очень. И с каждой секундой — хуже. Держала холодную рыбу его ладони, чувствуя, как тяжелеет и тянет вниз, подгибая ноги, проваливая к линолеуму вялое тело. Голова снова стала запрокидываться, поехали под веки карие глаза.
— Арик! — крикнула зло. Дернула за руку, обхватила плечи. Свалив по пути табуретку, подтащила к столу и посадила на плетеный стул у стены — неловко боком, облокотила на столешницу. Подобрала свесившуюся руку.
— Маме — не надо, — хрипло сказал брат. Его затрясло. Таня увидела, как светлая кожа на руках покрывается мелкими трещинками, сочащимися зеленой, дурно пахнущей слизью. Неловко сунув рукой по столу, Арик задел сахарницу и застонал, зашипел от боли.
Таня прислушалась. Телевизор в комнате смолк.
— Ах, не надо? — сказала громко. И, еще повысив голос:
— Ты мне еще будешь тут указывать — надо, не надо! Ма-ам!
Мама возникла около стола, казалось, раньше, чем хлопнула в ее спальне дверь. Не причитала. Таня изумленно следила, как, легко и точно двигаясь, доставала какие-то склянки, смешивала в чашке. Пахло снадобье отвратительно. Придержав сыну затылок, поднесла край чашки к губам. И широко разевая рот, проскрипела что-то изнутри, из самой глотки.
