О том, каким образом родственники Марголина оказались в немецких застенках из-за того, что Россия вошла в Польшу, я из врождённой своей деликатности спрашивать уж не стал.
Однако дама всё равно обиделась: ведь Россия действительно вошла в Польшу и всех там истребила! Я ответил, что если бы Россия там истребила всех, Любе Юргенсон нечего было бы переводить. Потому что мемуары о советских лагерях Марголин всё-таки написал, а вот его родственники в немецких застенках почему-то мемуаров не оставили. Но я ненавижу большевиков, запальчиво возразила дама. Я от большевиков тоже не в восторге, сказал я, но надо же совесть знать и соблюдать хоть какую-то объективность. У меня много друзей в России, сказала дама, и у них все родственники сидели. Я ответил, видимо, грубо: а у меня все родственники воевали и защищали Родину.
Дама явно стала жалеть, что со мной заговорила. Зачем же вы, сменив тему, спросила она, выбрали после доброго и человечного Ельцина этого самовлюблённого истукана? Ведь он же глупенький, над ним у нас смеются. Я уж тоже перестал надеяться на установление контакта с иной цивилизацией, и только сказал, что народ в массе своей никогда не назовёт умным того лидера, при котором вымирает, и глупым — того, при котором всё-таки растёт. Как вы можете так говорить, возмутилась дама. Ведь Путин, чтобы прийти к власти, взрывал жилые дома в Москве и убил в Лондоне Литвиненко! Я тогда просто чокнулся с ней пластмассовым стаканчиком, сказал: «Ваше здоровье!» и после паузы добавил: «А вообще-то Литвиненко убил Березовский…» И тогда дама побежала от меня, не допив, бегом. Почему-то мне показалось, что ей хочется перекреститься; мол, чур меня, чур…
Наверное, мне моё поведение аукнется. Чисто по Высоцкому: «Это значит, не увижу я ни Риму, ни Парижу больше ни-ко-гда»…
В тот же день мне и впрямь встретился пример столь ненавистной Дине Хапаевой избирательной памяти. Только не русской. Бродя по парижским набережным, я увидел на одной из эспланад мемориальный знак с пояснительной надписью: «MONUMENT EN SOUVENIR DE LA CAMPAGNE DE TUNISIE 1942–1943 — Grande Bataille Decisive de la Deuxieme Guerre Mondiale». Может, я и знаю французский из рук вон плохо, но, по-моему, это значит: «Монумент в память тунисской кампании 1942–1943 гг. — великого сражения, решающего для Второй мировой войны».
И чего, спрашивается, маялись дурью союзники ещё и в 44-м году, и в 45-м?
Однако закончу, как подобает истинному конфуцианцу, на ноте самокритичной и по возможности настраивающей на самосовершенствование. Одна из переводчиц русских книг на той же церемонии сказала несколько слов, которые дорогого стоят: «Я хочу поблагодарить русских инженеров, которые запустили спутник. Нам тогда показалось, что русский язык — это язык будущего. Только поэтому я начала его учить».
