Относительно недавно, в конце января две тыщи четырнадцатого года, мне посчастливилось впервые в жизни посетить славный город Париж. Я принял участие в «Днях русской книги и русскоязычных литератур» и присутствовал на вручении ежегодной премии «Русофония»; её присуждают то ли в шести, то ли в семи номинациях за лучший перевод на французский язык русскоязычных художественных произведений, настолько привлёкших внимание французских интеллектуалов, что кто-либо захотел их перевести и издать.
Мне довелось поучаствовать в трёх круглых столах (один — о своеобразии питерской литературы, другой — о блокаде Ленинграда и третий — памяти Бориса Стругацкого, где пришлось говорить в основном о знаменитом питерском семинаре молодых фантастов, но и о современной российской фантастике тоже), а также провести один личный творческий вечер. На все эти мероприятия вход был свободный, и слушать мог в мэрию 5-го округа зайти всяк интересующийся. Не скажу, что залы набивались битком, но люди были, причём люди очень симпатичные: много молодёжи, слушали внимательно, задавали вменяемые вопросы, никто не уходил и не демонстрировал уровень типа «водка-матрёшка-балалайка». Приветливые и находящиеся вполне, что называется, в материале ведущие. Аккуратные переводчики, отзывчивая публика… Плюс радушие, плюс искренняя забота о приехавших писателях со стороны принимающей стороны. Плюс трепет, охвативший меня внутри Нотр-Дам — не столько религиозный, сколько перед мощью великой, поистине великой культуры. Честно скажу: всё это заставило меня всерьёз засомневаться — а не слишком ли я туп, относясь без надлежащего восторга (помните «Трудно быть богом»? «Пять розог за невосторженный образ мыслей!») к отношению современной западной цивилизации к нам? А из-за этого — без надлежащего восторга и к ней самой? Не напоминаю ли я кулика, который кроме своего болота ни черта не видел, а потому его и хвалит?
