В «Ли цзи» картина идеального общественного устройства описывается несколько более подробно, хотя рядом с объёмистыми европейскими трактатами она всё равно очевидно проигрывает и в велеречивости, и в пафосе, и в полном отсутствии упоминаний каких-либо врагов идеального порядка, хоть внешних, хоть внутренних. Главными объектами описания являются не обезличенные новации, а обыденные люди. Язык не поворачивается называть предлагаемые образы общественным «ПЕРЕустройством» — это не более чем «БЛАГОустройство» общества, уже существующего. В крайнем случае — возвращение к устройству, некогда существовавшему, но утраченному, испортившемуся от человеческого и в первую очередь управленческого небрежения. Стоит лишь с этим небрежением покончить — и тогда всё или хотя бы многое вернётся.
«Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, [для управления] избирали мудрых и способных, учили верности, совершенствовались в дружелюбии. Поэтому родными человеку были не только его родственники, а детьми — не только его дети. Старцы имели призрение, зрелые люди — применение, юные — воспитание. Все бобыли, вдовы, сироты, одинокие, убогие и больные были присмотрены. Своя доля была у мужчины, своё прибежище — у женщины. Нетерпимым [считалось] тогда оставлять добро на земле, но и не должно было копить его у себя; нестерпимо было не дать силам выхода, но и не полагалось [работать] только для себя. По этой причине не возникали [злые] замыслы, не чинились кражи и грабежи, мятежи и смуты, а люди, выходя из дому, не запирали дверей. Это называлось великим единением».
Таков предельный идеал. Для современного авторам «Ли цзи» общества — это в чистом виде утопия, хотя обнаруживается она не на далёком острове и не в неопределённом грядущем, но в собственном прошлом. И уже хотя бы поэтому в ней нет ничего противоестественного, искусственно выдуманного, сконструированного чисто по теории и навязанного силком. Её следует иметь в виду как непреходящий, обладающий абсолютной ценностью нравственный и социальный ориентир.
Однако в реальной устроительной деятельности следует придерживаться несколько иной механики.
«Ныне великий путь скрылся во мраке. Поднебесная стала достоянием [одной] семьи. Теперь родные для каждого — только его родственники, а дети — только его дети. Добро и силы [берегут] для себя. У больших людей наследование стало нормой, стены и ограды, рвы и запруды стали [их] крепостью. Путеводными нитями стали ритуал и долг. С их помощью упорядочивают [отношения] государя и подданных, связывают родственными чувствами отцов и детей, дружелюбием — братьев, согласием — супругов. С их помощью устанавливают порядок, намечают границы полей и общин, возвеличивают мужественных и разумных, наделяют человека заслугами. Их используют в своих замыслах, ради них подъемлют оружие. Среди… благородных мужей не было ни одного, кто бы не почитал ритуала. С ним они сверяли свою справедливость, на нём строили свою верность, проверяли вину, узаконивали человеколюбие, учили уступчивости, являя тем самым народу своё постоянство. Если кто не следовал бы ему, он потерял бы свой престол, ибо люди почли бы его сущим бедствием. Всё это и называется малым умиротворением».
