ся черты и не сморщенная кожа делали его старым -- напротив, желтоватая кожа лица казалась гладкой и чистой; ее лицо старило тупое выражение злобы, переходящее в оцепенение. Правда, иногда на него наплывали тучки благодушия, и тогда София улыбалась кротко и коротко и с любопытством смотрела на Егора.
-- Надо выставить черешню за калитку, -- сказала она. -- Мне стало тяжело ходить на рынок! Видите, какой я была? -- обратилась она ко мне, пытаясь придать лицу насмешливое выражение.
Я посмотрела, куда она указывала. Она указывала на фотографию на стене.
При свете фотография показалась мне очень четкой и свежей, такой, как будто бы ее сняли только вчера. У девушки на фотографии были резкие выступающие скулы, тонкий носик и правильные полукруглые брови.
-- На меня приходили посмотреть, -- капризно сказала старуха с дивана.
Лицо на фотографии не было особенно красивым, но сразу же, с первого взгляда, становилась понятной его суть. Оно сияло предчувствием будущей жизни. И в тот же миг открывалась вся бездна между юной подвижностью лица на снимке и тупой одеревенелостью старухи. Я не поверила, что это одно и то же лицо, и даже если бы я видела постепенное губительное превращение, я бы не поверила и тогда. Но между тем старуха несколько раз повторила:
-- Это я!
И, развернув ко мне желтоватый профиль, спросила:
-- Похоже?
-- Я думала, вы в Европе, -- рассеянно ответила я.
Лицо старухи сразу же сделалось злым, но она промолчала. Егор покраснел и злобно ответил:
-- Она не доехала до Европы. Она остановилась в Ласточкином Гнезде!
Злоба у них была разной. Старуха злилась на какого-то неизвестного врага, повинного в ее несчастье, а Егор злился на себя за то, что стыдился Софии точно так же, как учительницы танцев из школьного спортзала.
-- Они всегда были строги со мной, -- сказала София, поднимаясь с дивана. -- Строги до жестокости! Сейчас, сейчас все расскажу... -- часто закивала она, -- вот только чай поставлю и что-нибудь для вас приготовлю.
И она выпрямилась во весь рост. У нее оказалось легонькое тело старушонки, обмотанное черными тряпками, похожими на платье. Она ушла на кухню, а Егор сразу же отвернулся к окну и засвистел простенькую мелодию, подхваченную на палубе катера. Сидел и смотрел в окно, чтобы не встречаться со мной глазами.
Утром я проснулась рядом с этим мальчиком, уткнулась лицом в его детское плечо и, разжав губы, случайно сказала: "Роман" -- и тут же почувствовала, как вытянулось и напряглось его тело. Он лежал, закрыв глаза, но я знала, что под сжатыми веками его глаза не спят. Он как будто бы затаился и ждал, что же я скажу дальше, потому что моя оговорка означала, что я никогда не впущу его в свою жизнь. И он открывался мне, заведомо зная, что не нужен, открывался потому, что больше некому было открыться, точно так же как некому было сказать: "Я тебя люблю".
