Зеленая бездна - Екатерина Олеговна Садур

Екатерина Садур

Зеленая бездна

I - ЗЕЛЕНАЯ БЕЗДНА

-- Рябина да водка, вот тебе и вся настойка рябиновая, -- сказала старуха. -- Прямо в бутылку рябины насыпают и отставляют в темное место. А клюква с водкой -- настойка клюквенная.

-- А на черемухе бывает?

-- Бывает, -- кивнула старуха. -- Бывает на фруктах, на ягодах -одинаково хорошо...

Водка да рябина. Закусывали мы в подъезде рябиной. Сначала горечью водки наполняли рот, простудной, сиплоголосой горечью, а потом -- рябиной. Рябиновая горечь смягченная, бархатистая.

Поздняя осень стояла на "Пражской" за подъездным окном, но заморозков не было. Осень стояла, покачиваясь на ветру, срывая последние листья с мерзнущих веток. Листья сохли и корчились. Те, у которых приподнимались края, напоминали лодочки или грецкие скорлупки; у немногих края приподнимались так, что лист закручивался в свиток, остальные лежали распластанные. Сохли, если было сухо, гнили, если было мокро.

Старухи уже не выходили от холода, сидели у окон на кухне, высматривали на улице красный платок почтальонши, разносившей пенсии по девятым числам.

-- Опять нет надбавки?

-- В следующем месяце обещают, -- привычно отвечала поч

тальонша.

-- Сама давно на пенсии, а все по квартирам ходишь.

-- Хожу, пока ноги носят. Сейчас на пенсию не проживешь.

-- Жизнь дорогая, -- вздыхала старуха.

-- Смерть дешевая, -- отвечала почтальонша.

-- Не посылает Бог смерти.

-- Не посылает...

И обе замолкали. Почтальонша уходила в тоске, старуха оставалась тосковать.

Старухи тоскуют оттого, что им близко умирать. В юности они думали, какая будет жизнь, в старости -- не сколько осталось жить, а сколько осталось до смерти дней, ночей, недель, в которые слились длинные дни и ночи. Старухи не знают юности, они забыли, что она у них была.

У стариков должна быть общая одежда, но не одна на всех -- ты поносил, а теперь моя очередь (старики любят донашивать), -- а специальная одежда без признаков пола. Наряди старика в юбку и вытянутую кофту, а старуху наряди в помятые брюки, в несвежую майку в желтых пятнах табачных плевков и в пиджак такого пошива, который скроет ее впалую грудь, -- и все решат: вот идут старик и старуха, и никто не подумает, что ранним утром, трясясь и кашляя, они перепутали одежду.

Вот о чем я думала, пока выписывала осень. Осенью я еще помнила лето, но постепенно память о нем засыпала, а если вдруг пробуждалась, то резко и неожиданно от случайного звука или запаха. От свиста электрички на станции Покровское я вспоминала поезд "Москва--Симферополь" с душными остановками по дороге в Крым, когда весь городок выстраивается вдоль перрона продавать кефир и минеральную воду в проносящиеся поезда, а ближе к югу -- ведрами предлагать алычу и абрикосы. Но остановки настолько коротки, что только и успеваешь спросить: "Почем?", как поезд трогается, не дослушав ответа. До конца перрона тянется желтая полоса старушечьих ног в стоптанных тапках, и ситцевые подолы, спрятав колени, нависают над ведрами фруктов.