— В научном мире редко услышишь: тот занят важным исследованием, разрабатывает такую-то тему. Говорят: делает докторскую, кандидатскую.
Сергей согласен, только не хотелось муссировать тему. А по-честному если — даже затрагивать вопросы, связанные с научной работой, с диссертациями. О горах бы. В горах нет места предательству, подлости. Не должно быть.
Воронов, словно вняв тайным его опасениям, к альпинизму вернулся: необходимость ограничений, разумная строгость…
Уже потом, под утро, Сергей сообразил, как ловко увлек их всех Воронов своими не всегда согласными рассуждениями. Ведь все равно не спали бы, маялись, воображая и переживая, — ветер хлестал и выл, а если стихал ненадолго, так затем, чтобы с удвоенной, утроенной яростью наброситься снова. Умница, Саша Воронов! Но так думал Сергей под утро, оглядываясь назад, а тогда… Тогда Сергей декламировал:
— Прекрасные, как увиденный наяву сон, и злобные, ощетинившиеся зубцами и башнями, где бьешься за каждый метр, рассортированы по категориям, точно болты какие-то. Ну, что в самом деле: III Б, IV А… Говорить тошно. На вершину идут, чтобы набрать разряд. «Мне срочно нужна четверка, закрыть второй разряд». — «Мне тоже». — «Сходим?» Бедная, разнесчастная романтика! Чтобы найти нетронутые места, приходится забираться бог знает в какую даль или выдумывать противоестественные маршруты, вроде стеночки нашей. Крючья невыбитые на скалах, обрывки пластиката, ржавые консервные банки… А эти ограничения? Нормы!..
Воронов ударил главным своим калибром:
— Прогресс, массовость и безопасность! Или ты ратуешь за то, чтобы вернулись времена, когда альпинизм был развлечением горных снобов?
Как замкнуло его, со скрытым раздражением думал Сергей, не понимая упорной направленности Воронова. Что за манера глушить трескучими фразами! Ведь может же быть человеком. О диссертациях… Что ж, спасибо и на том. Как возмущался, вспомнить тошно, какие речи обличительные произносил, едва ввел его в курс дела. Регина, мол, из-за меня страдает. Не говоря уже о научной карьере, о положении. И теперь любое мое осложнение норовит подвести как следствие былого чистоплюйства. В чем-то, может, он и прав. Но вот штука: куда сильнее, увереннее стал себя ощущать, когда отказался быть тем рычагом, которым собирались спихивать шефа.
Диссертация же? Что ж, диссертация… Если самую квинтэссенцию брать — настолько кухня наша, именуемая уважительно НИИ, сделалась отвратительна, но еще более сам себе…
