— Ты собирал когда-нибудь птичьи яйца? — сонный голос Жоры раздался.
— Яйца? — удивился Воронов.
— Ага. Для коллекции. Я раз нашел гнезда чайки. Сунулся… Говорят, пугливая, осторожная. Такой бой выдала! Кричит, налетает. Других переполошила, закружились тоже, завопили. А эта взлетит повыше и пикирует, да еще норовит, зараза, когтями. Я, признаться, струхнул даже. Ноги в руки — и ходу.
Павел Ревмирович, долго его не было слышно, тут надумал:
— Спорт кончается, вот что я вам скажу. Романтика спорта. Рекорды! Ради них крутится карусель. Профессионализм, будь он неладен, жмет.
— А что ты хочешь! — Жора с усмешкой снисходительной. — Кто в состоянии без государственного обеспечения прошвырнуться, скажем, на Эверест? Хотел бы я посмотреть на такого энтузиаста.
— Не скажи. — Сергей старается говорить вполне дружественно. — Не перевелись ревнители старых традиций. Наши девоньки в Арктике какой лыжный переход учинили! Не похоже, чтобы жажда, рекордов гнала их. Разумеется, не дважды два четыре, а только на мой взгляд — от прелестей городского существования они в Арктику укатились.
Воронов — вот кто удивлял своей речистостью:
— Только и слышишь про смертный риск и прочие страсти. Пугаете друг друга, гордитесь случайными удачами. Спорт — это работа и трезвый расчет. Альпинизм тоже, если не еще больше. А всяческие сверхтрудности, сверхпереживания и тому подобный авантюрно-романтический хлам… — И пошел, и пошел, и в хвост, и в гриву, заодно коротенькую поучительную лекцию о наших восходителях на Эверест преподнес, с экскурсами в историю покорения. Дельные мысли, здоровые позиции, разве что интерпретация: сиро как-то становилось, бескрыло как-то. И сердцем не с ним, сердцем, где остается хоть какое местечко для самоотверженности и доброты да игнорируемого любыми правилами и параграфами, тысячу раз высмеянного, но неумирающего благородства.
Ветер заметно усилился. Хоть и под защитой стены, и ничто ниоткуда не угрожает, а все как-то тревожно становилось, неуверенно как-то. Воронов же — или нарочно, или уж если решил, что никакой опасности, так и переживаний никаких, — ораторствовал, перекрывая своим хорошо натренированным голосом шум и вой ветра и хлопанье палатки.
— Нельзя надеяться на везение и другие столь же туманные категории. — И снова «необходимо», «должно» и «нельзя». А там на свои, институтские вопросы съехал, с тщательным разбором и осуждением того-сего, пятого-десятого. Без осуждения, без праведного гнева не вяжется у нас разговор, скучаем.
