Камень на его шее сестрица эта. У матери ее, его тетки, еще двое маленьких от второго мужа, все заботы о них; у отца давно новая семья. Как можно столь безответственно относиться к своим детям, жениться, разводиться, в его голове не укладывается! Так рассуждал Воронов еще в те насыщенные до краев и все-таки безмятежные студенческие дни. И немало заботился о своей кузине потом, и материально тоже. Но уж бранил, поучал, нудил скорее даже не как старший брат, но вечно всем недовольный дед, только без дедовской ласки, баловства и нежности.
Конечно, глупая, конечно, кривляка с вывороченными по-балетному ступнями, конечно… соглашался Сергей. Какие чувства таились в полупрезрительном, полуиспуганном «конечно», под пыткой не раскрыл бы. Впрочем, и раскрывать-то ни к чему: приехала раз с целым выводком таких же большеротых, большеглазых, не по-девчачьи тонных и элегантных посмотреть, как крутят слалом, и себя показать, благо училище — две остановки на метро, и Сережа схватил травму. Залихватски рванул с самого верха по целику, не сумел точно повернуть, вынесло да в дерево; месяц с лишком прохромал.
А на Воробьевых горах было чудесно. Город, раскинувшийся за излучиной реки, с золотыми главками темного ночного Новодевичьего монастыря, с выраставшими из мутной тьмы высотными зданиями у Смоленской и на площади Восстания, с гигантскими абстракционистскими парусами по Новому Арбату и указующим в небо белокаменным столпом Ивана Великого; ярко подсвеченным на радость любопытствующих иностранцев; древний священный город, проросший типовыми новостройками, тонущий в них, а все равно с неубывающей энергией застраиваемый и перестраиваемый, — там и тут краны, отмеченные светлячками ламп, изломы стен, пробуждающие воображение, — и несмотря ни на какие усилия, не в состоянии вместить всех жаждущих столичного бытия; нелепый, и прекрасный, и родной каждой улочкой, всяким переулком, где случалось проходить, ждать, грустить и радоваться быстротекущей минуте; древний и неузнаваемо-новый, безалаберный, хаотичный в началах своих, вобравший все времена, все стили, бурно их перемалывающий, а заодно любые огрехи, как бы дороги и желанны поначалу ни представлялись, на свой, неповторимый, непредугадываемый и постоянно меняющийся лад; город тяжких лихолетий и великого обновления манил, обещал, призывал и требовал.
Шире мыслилось, легче понималось, когда стояли вверху, где трамплин, а слева невдалеке чудом сохранившаяся ампирная церковь. Согревали эти места и очищали душу, и многое было с ними связано для Сергея. Совсем давнее тоже, детское, не омраченное ничем, святые воспоминания детства…
