Вон до чего велик! А тот? Поди ж ты, четверти часа вроде не минуло, как по тому самому, гладкому как стол каменюге проходили. По кругу они возвращаются, что ли? Ну, прямо как две капли воды!
Поднялись к леднику.
Горы вокруг. Островерхие. С разорванными в частые зубцы гребнями. Тупые и будто горб верблюда. Перламутрово-розовые на утреннем солнце, в тени прозрачно-сиреневые. Белизна снегов и темнота скал, резкость контуров смягчается в тени. Скалы создают причудливый орнамент. Чем дальше и выше, тем неназойливее он. Совсем далеко едва различимым крапом проступает сквозь торжествующее сияние снегов. Горы одна к одной, одна подле другой, соединенные гребнями, расколотые пропастями, горы амфитеатром окружили широкую ледяную реку, сжимают ее в своих объятиях, дают ей жизнь своими снегами.
А в глубине, и выше всех и значительней, прекрасная, величественная Скэл-Тау вздымает в небо остроконечный купол. Ни морщины, ни тени на нем. Западный склон, очерченный тенью, кое-где испятнан скалами. Южный — крутой, гладкий и ослепительно белый — геометрическая плоскость, поставленная едва не вертикально, на чем только снег держится! Впрочем, зимними месяцами, да и летом, бывает, лавины грохочут там — вожделенный объект фотографов, гроза восходителей. Но теперь лавин нет, снега разнеженно молчат под утренним солнцем. Ниоткуда ни звука. Не цокнет камень о скалу, не зазвенит льдинка. Тишина. Ветерок. Снежное сияние.
Скэл-Тау. Глаза восторженно ловят ее очертания, любуются ею, как женщиной, о которой мечтал и вот наконец увидел, нашел. И она, как женщина, все чувствуя и ничего не замечая, спокойно и гордо принимает дань твоего восхищения, и манит, и зовет молчаливо, и притягивает тем сильнее, чем дольше глядишь на нее. Входит в сердце. Овладевает им. Царит… Отведешь взгляд и возвращаешься снова, смотришь, зачарованный, и не можешь наглядеться.
Нежная, бесконечно глубокая бирюза над головой пронизана светом, излучает свет, льет на горы. Воздух… его нет: что-то прозрачное, невесомое, напоенное солнцем и высотой вливается, в легкие, и бодрит, и пьянит, и придает всему, что ни есть, особый привкус свежести, неизведанной полноты… и счастья.
Восхитительное чувство свободы испытывает Сергей Невраев. Свободы от обид, непонимания, от ошибок, восстанавливающих против него самых близких, дорогих ему людей. Более того, ему кажется — от давней неразберихи и тягостных, напряженных сожалений о размолвках с женой. Конечно, едва ли не во всех осложнениях сам и причиной. Иной раз как специально выискивает беды на свою голову. Диссертация… Упрямое нежелание слушать чьи-нибудь советы…
