— Жалко девку. Дома лишилась, родственников нет, — вздохнул Томас. — А замуж ее кто возьмет? Бесприданница и на рожу не шибко… Вот мы с Курдулой ее и приютили. Вы уж простите, что сразу не рассказали. Думали, вдруг да прогоните девку.
— А теперь, думаешь, — не прогоню?
— Вы — хозяин, — пожал плечами Томас. — Земля ваша и дом, где мы живем, он тоже ваш. Но я так скажу, что гнать не стоит. Убытков от нее нет. Вы же вроде бы нас с Курдулой на службу берете? Ну, коли мы при службе, то, пока живы, Кэйтрин прокормим. Раньше-то хуже было.
— Как хоть и жили-то? — заинтересовался я.
— Да так вот и жили, — вздохнул старик. — Огородик небольшой есть — репу с морковкой сажаем. Кур пять штук. Ну, я еще наловчился голубей силками ловить. Курдулу иной раз стряпать нанимали — на свадьбы там, на похороны. Меня мужики звали, если с лошадками что не так, — ну, кобыла разродиться не может, болезнь какая. Бедствовали, конечно, но с голоду не умерли.
— А дочка хозяйская на вашей шее сидела?
Верно, конюху не понравилась моя усмешка, и он принялся защищать нахлебницу:
— Почему же на шее? Она хоть и господская дочка, но не белоручка. И стряпала, и стирала. К тому ж девка — головастая. Советы всегда дельные давала. Она же, когда фрау Йорген слегла, все хозяйство по дому на себе тянула. Народ говорит — это фрейлейн Кэйтрин с ростовщиком торговалась. Мол, за усадьбу и землю он ей семьсот талеров отвалил, хоть красная цена не больше трехсот.
«Ах, Мантиз, злодей этакий, не постеснялся взять с меня целую тысячу!» — вяло посетовал я. Я до сих пор соизмерял здешние цены с теми, что были в Швабсонии. А там или, как здесь говорят, по ту сторону гор, усадьба с землей потянула бы тысяч на сорок, а то и на пятьдесят.
— Господин Артаке, если вы не спешите, можно я коня искупаю? — робко спросил Томас.
Возможно, старик и на самом деле хотел искупать гнедого, может, просто хотел уйти от неприятного разговора. Что ж, не буду настаивать, да и Гневко никогда не возражал против купания.
Я вернулся к флигелю. Обыкновенный одноэтажный дом, не каменный даже, а фахверковый. Думается, флигелем называли для солидности. И довольно-таки старый. У новых домов, сколько я помнил, деревянный каркас не торчит, а замазывается.
Задерживаться у входа и стучать я не стал, толкнул дверь.
Изнутри дом представлял собой именно то, о чем я думал. Единственная комната, с очагом посередине, грубый крестьянский стол, четыре тяжелых табурета, сундук и две лежанки. Одна — совсем узенькая, другая пошире. Здесь из каждого угла била нищета, но все было чисто.
