Словно в мастерской обосновались брошенные люди.
Мирна отвернулась, не в силах смотреть им в глаза. Опасаясь увидеть в них мольбу.
– Как идут дела? – спросила она, кивая на мольберт.
– Это ты мне скажи. – Клара слезла со стула и отошла в сторону.
Мирна уставилась на полотно.
Обычно Клара писала портреты. Необычные лица на холстах. Одни вызывали улыбку. Другие необъяснимым образом заставляли зрителя ощущать меланхолию, или неловкость, или веселье.
Некоторые портреты по непонятным причинам рождали сильное чувство тоски, словно Клара была кем-то вроде алхимика и могла переносить эмоции, даже воспоминания на холст. Они преобразовывались в краску, а потом с холста возвращались к человеку.
Но сейчас Мирна видела перед собой другую работу. Вовсе не портрет. И вообще даже не человека.
На холсте были изображены Лео, щенок Клары, и его сестренка Грейси, щенок (или кто она там) Гамашей.
Лео сидел спокойный, великолепный, красивый и уверенный. А Грейси, коротышка, стояла рядом, наклонив голову, как это у нее водилось. Недоумевающая. Щуплая. Страшненькая. Глядя не в глаза зрителя, а на что-то позади него.
Мирна чуть не оглянулась – узнать, куда это смотрит Грейси.
Ни одна из собак не выглядела пупсиком. Ни одна – сладенькой. В них ощущалось что-то дикое.
Клара сумела передать, какими могли бы быть эти домашние животные, если бы не были отловлены, приручены и цивилизованы. Она изобразила на холсте то, что почти наверняка спрятано в их ДНК.
Мирна поймала себя на том, что тянется к холсту, и тут же отдернула руку.
Она почти услышала рычание.
– Извини, – сказала она Кларе. – Не нужно было тебя беспокоить. Я пошла в бистро, но там все говорят об убийстве, и я поняла, что не могу там находиться, но и одной оставаться не хотелось.
– И мне тоже. Бедняжка Рейн-Мари, – сказала Клара, присоединяясь к Мирне на промятом диване, среди знакомых и успокаивающих запахов масляной краски и переспелых бананов.
– Я попыталась что-нибудь выкачать из Армана, – сказала Мирна. – Но он только посмотрел на меня и ушел.
Они все знали этот взгляд. Видели его прежде. Столько раз, даже представить трудно.
Здесь не было никакой цензуры. Никаких предупреждений, о чем они не должны его спрашивать. Он удивился бы, если бы они не спросили. А они удивились бы, если бы он ответил.
В этом взгляде более всего читалась решимость.
Но на этот раз еще и гнев. И потрясение. Хотя он пытался скрыть свои эмоции.
Мирну всегда поражало, что человек, который всю свою жизнь ловил убийц и теперь встал во главе полицейской службы Квебека, способен удивляться убийствам.
