Временами на меня наваливалась дрема, и я словно опускался куда-то.
— Иди ко мне, — услышал я, — холодно.
Под моей рукой билось ее сердце. Она ничего не говорила, не двигалась.
Только когда начало светать, она спросила с сожалением:
— Пойдем, да?
Мы шли быстро, будто бежали от уже содеянного греха.
Несколько дней Леля казалась мне чужой — так бывает после первого обнаружения близости. И, конечно же, я верил, что самой судьбой мы созданы друг для друга.
Никто не замечал наших отношений. Для геологов мы были просто практикантами, нам давали задания, учили работать и — все.
Нас стали посылать в самостоятельные маршруты. Это значит: рано утром мы уходили в путь и до вечера были вдвоем.
Едва мы сворачивали с дороги в лес или в поле, Леля радостно вздыхала и снимала платье. Была она доверчива и совершенно не считалась с тем, что я, так сказать, мужчина, а она женщина, спокойно шагала впереди. Сильная и гибкая, с гладкой смугловатой кожей, она — среди лугов, цветов и солнечных лучей — словно вместе с платьем снимала с себя будничность и обыкновенность, все, что может вызвать земные желания.
А я с каждым днем все чаще и чаще ловил себя на мысли, что рано или поздно кровь ударит мне в голову. Думалось об этом чисто и откровенно.
Но Леля ничего не замечала.
Сидели мы однажды в тени, утомленные походом. Неожиданно для себя я опросил:
— А если не сдержимся?
Она покраснела, подтянула колени к подбородку и, помолчав, ответила:
— Не знаю… А почему ты спросил? — Леля нахмурилась, взгляд ее стал попуганным. — Разве можно об этом думать? Да как тебе в голову это пришло? — Голос ее звучал недоуменно, а выражение лица приняло суровый оттенок. — Как тебе не стыдно?
Удивительно, но мне не было стыдно. Не было стыдно даже за то, что не стыдно. Я любил, я был уверен в своем чувстве, не боялся его, не боялся за него. И еще я убедился, что сильнее любви нет ничего на свете.
Когда двинулись в дорогу, я сказал:
— Я ведь не хотел тебя обидеть.
Она улыбнулась, и в улыбке проскользнула грусть. Я шел следом и думал, что ведь Леля испытывает то же самое, что и я.
Тропинка, по которой мы шли, вела вдоль глубокого, с крутыми, почти отвесными стенами оврага, называемого почему-то Волчьим. По дну его были ямы, края которых заросли крапивой и малиной. О глубине ям никто не знал. Местные жители предпочитали обходить овраг стороной.
И мне в голову пришла отчаянная мысль: свалиться бы туда, изувечиться и сказать Леле:
— Это из-за тебя!
