Ширяев искоса, из-под насупленных бровей, посмотрел на художника. Но какое каменное сердце не тронут похвала и лесть. И что можно было иметь против этого любезного художника?
На его просьбу Ширяев охотно повел показать уже расписанные золотом плафоны.
— Чудесно выполнены рисунки! — вполне искренне хвалил Сошенко. Ведь он знал, кто автор этих рисунков. — Я слышал, у вас есть прекрасный рисовальщик.
Ширяев подозрительно покосился на художника.
— Неплохой, — сказал он сквозь зубы. — Но всех их необходимо в руках держать.
— Я бы хотел, чтобы вы позволили ему иногда приходить ко мне, — вел дальше художник.
— Он ученик, крепостной, пусть знает свое место! — отрубил хозяин. — Зачем его баловать?
— Но и вам, и вашей артели было бы выгодно, если бы он подучился, и я также, может, стал бы вам полезным. Я с большой охотой написал бы ваш портрет и портрет вашей жены.
— Что же, — теплее уже промолвил Ширяев. — Если есть охота повозиться с этим парнем, — повозитесь. Только до конца этого подряда и разговора не может быть.
— Ну, конечно, конечно! — удовлетворенный хотя бы частичной победой, закивал художник. — Я сам понимаю, что теперь у вас работы по горло. Но условие — после открытия театра я у вас в гостях.
— Добро пожаловать! — с кривой улыбкой ответил Ширяев. Ему и льстило знакомство с еще одним художником, и не очень нравился его интерес к Тарасу.
Сошенко поднял голову и неожиданно увидел высоко под потолком Тараса. Там Тарас вырисовывал какой-то узор, полностью погрузившись в работу.
— Ничего, вода камень точит! — улыбнулся Сошенко. — А я не отступлюсь. Надо его рисунки показать Великому Карлу и рассказать о нем Жуковскому. Это твоя обязанность, Иван, — сказал он сам себе, поддержав себя в этом решении…
— Браво! Браво!
— Брависсимо!
Весь театр словно сошел с ума. Особенно молодежь. Особенно верхние ярусы и раек. Там уже публика не сдерживала себя так, как пышно одетые пани, которые сидели в партере и ложах бельэтажа.
От действия к действию это всеобщее увлечение новой оперой все возрастало. Последнее время господствовала мода на итальянскую музыку. Петербург заболел настоящей италоманией. А тут со сцены звучали родные российские напевы. Все актеры — и солисты, и хористы — не только пели, а играли, как никогда.
В ложе, что с большими трудностями сумел достать удачливый в таком деле Аполлон Мокрицкий, собрались молодые художники со своим любимым Карлом Великим во главе.
— Я же говорил, что надо обязательно пойти! — голосом победителя говорил Аполлон.
