Театр должен открыться в этом году новой оперой еще мало известного публике молодого композитора Михаила Глинки «Жизнь за царя».
Сошенко увидел и самого композитора — небольшого, с немного одутловатым бледным лицом и черным чубчиком надо лбом. Он становился на цыпочки, как будто для того, чтобы казаться выше, и что-то говорил своим музыкантам.
«О, Жуковский Василь Андреевич и граф Виельгорский здесь», — заметил Сошенко. Он их уже видел не раз в гостях у Карла Павловича и был с ними знаком.
Граф Михаил Виельгорский, высокий, румяный старик, с величественной фигурой и седыми волнистыми волосами по плечи, был одним из самых образованных и культурных людей в искусстве того времени.
«Жизнь за царя» для первой пробы уже ставили в его квартире на Михайловской площади.
— Вы — мой Иван Креститель, — улыбаясь растерянной улыбкой, говорил Глинка. Он очень волновался, и ему казалось, что все идет не так, как следовало бы, а главное, неизвестно, как примет публика.
Виельгорский угадывал мысли взволнованного автора.
— Я рад, — сказал он, — быть Иваном Крестителем не только потому, что это твоя опера, моего друга, а и потому, что она должна доказать, что может быть и наша русская национальная музыка, наша опера, а не только подражание французам и итальянцам. И ты не волнуйся, все будет хорошо — репетиции идут прекрасно, декорации великолепны…
«Где же он и где его хозяин?» — волновался Сошенко. Ему было не до разговоров почтенных мэтров. У него была иная цель.
На его счастье он встретил знакомого — механика сцены Карташова.
— Добрый день, — поприветствовал его Сошенко, — не видели вы случайно мастера Ширяева?
— Только что ко мне забегал его парень-рисовальщик, — ответил Карташов.
— Какой парень? — поинтересовался Сошенко.
— Тарас Шевченко. Хороший парняга, талантливый. Он все рисунки Ширяеву делает, а целый день на самом черном хлебе. Я уже ему кружку чаю иногда даю, а то совсем обессилит…
— Я хочу поговорить о нем с Ширяевым.
— Поговорите, только навряд ли что получится. Пока театр не закончат, ему и дыхнуть некогда.
— А все-таки я попробую.
— Ну что ж, удачи вам, я только рад за парня буду, он путевый.
Никто из товарищей до сих пор и не подозревал, что ласковый, скромный, неприметный Иван Сошенко может проявить столько напора, упрямства и даже дипломатии.
Посмотрев на суровое лицо Ширяева, которое никак не обещало приятного разговора, Сошенко неожиданно сотворил самую сладкую улыбку.
— Наконец-то я вас вижу, — промолвил он. — Я уже столько наслышался о вас, а теперь я просто восхищен вашей живописной работой. Разрешите познакомиться — художник Сошенко.
