Я бы рассказал, что, когда был маленьким, два месяца кряду, каждый день, смотрел на изображение этого ангела, что он почти стал моим приятелем, все время находился рядом со мной. Пока я гостил в Бретани, он висел над моей кроватью.
Но я не сказал ничего ни ей, ни никому другому. И мне захотелось обратиться к нему. Я бы сказал ему: «Ты помнишь?» Но он, конечно, ничего не помнил.
Теперь солнце освещало только картину, и казалось, что ее охватил огонь. Чувство обиды, что никто не знает о моем давнем — с самого детства — знакомстве с ангелом, переполняло меня. Я сидел на скамейке очень долго, гораздо дольше, чем того заслуживала картина, наверное более получаса. Ангел, конечно, торчал рядом со мной. Я смотрел на него уже машинально, почти не видя, и обдумывал свое новое открытие. Из меня медленно выходила глупость. Я сидел неподвижно, помогая ей покинуть меня. А потом у меня возникло желание пописать, и я пошел в туалет. Когда мужчина писает, он совершает это священнодействие с большим тщанием, старается сделать это как можно лучше, оставаясь сосредоточенным до самой последней капли. Не являлся исключением и я. Я старался выписать мою глупость до последней капли. После чего успокоился. Эта женщина подле меня медленно обретала тайну. Я не хотел ей ни малейшего зла. За полчаса я повзрослел. И теперь, став по-настоящему взрослым, я принялся вновь рассматривать ангела.
В профиль. Он оставался безучастным, ибо это была живопись.
Он смотрел на женщину. Женщина — тоже живопись — смотрела только на него. Через полчаса Жаклин шепотом сказала:
— Надо посмотреть еще кое-что. Музеи закрываются рано.
Я знал, что она сказала так лишь потому, что не подозревала, как давно я знаю ангела, ведь я так и не сообщил ей ничего. Но я не сдвинулся с места. Мне не хотелось уходить. Ангел просто сиял, он горел от солнца. Трудно было определить, кто он, мужчина или женщина, да и какое это имело значение… Скорее всего он был тем, кого хотели в нем видеть.
Его спину украшали великолепные, мягкие крылья. Мне хотелось рассмотреть его получше, пусть бы он немного повернул голову и поглядел на меня. И поскольку я почти физически погрузился в картину, мне это не показалось бы невероятным. В какой-то момент мне почудилось даже, что он подмигнул мне. Несомненно, это просто игра света и тени. Я стал приглядываться, но больше ничего не повторилось.
С тех пор, как попал в раму, он ни разу не посмотрел ни на одного туриста, озабоченный лишь тем, чтобы наилучшим образом выполнить порученную ему миссию.
