Плохие настали дни. Куда там! Раньше кабардинцы хоть и часто прятались от казаков, отстреливались от солдат, переселялись с места на место и боялись пристава, а все же блюли свои обычаи, религию, уважали князей. Кто умел — расширял хозяйство. Трудно, конечно, было. А разве сейчас не худо? Мулла призывает правоверных мусульман на молитву, а мужчины спешат на собрания, торопятся в совет, говорят о колхозах. Князей арестовали, зажиточных гнут в дугу, девушек и парней сбивают на учебу. В ауле завелся русский учитель Павел Никанорович, он же секретарь совета; партийная ячейка, комсомольцы. От их речей кружатся головы у молодых, душа уходит в пятки у старых и богатых. А что хуже всего — непоседа Аминат, самая любимая из внучек, радуется учителю больше, чем отцу и матери. И смеет, негодная девчонка, хвалить Калмыкова, водиться с красными чертенятами — пионерами. Не свихнулась бы совсем. Может, поговорить с муллой?
Проходит молодая Муслимат, сноха Кожажевых, низко кланяется. Косы ее, заплетенные тугой тоской, тяжелы и нарядны. Только недавно выдали ее замуж, не спросив согласия, за богатого жениха; а в глазах уже смертная тоска. Ничего, все в порядке. Женщина не должна выдумывать, ее дело слушаться родителей, покоряться мужу, поддерживать очаг. Надо заняться серьезно Аминат, длиннорукой голенастой девченкой, прыгающей по скалам, точно коза, исчезающей в лесах по два-три дня. Обобьет-таки она себе руки. Вдруг вчера заявила: «Я коран не понимаю, хочу в советскую школу».
— Прокляну, откажусь; это у нее от гяурки-матери, — шепчет зло бабушка Канох, — пусть тогда идут побираться. — И сразу ей становится жаль этого дерзкого подростка. Девчонка ведь песнями и рассказами заполнила весь дом. Все дома аула. Она знает и про звезды, и про зверей, и про Эльбрус. Ее рассказов не наслушаешься. Она хоть и шалунья — любит устраивать из шпагата петли-ловушки для птиц, ягнят и мальчишек, — но когда она приходит к бабке в гости, сходятся солидные соседи, послушать. Оказывается, Эльбрус — это не великан седой, закапанный русскими генералами в землю по самую макушку, а простая гора. Горячий дых волнует кожу земли, приподнимает и опускает; от этого и горы. Только всего. А вино и водка одно и то же, и раз Магомет запретил пить вино, не надо пить и водку. А впрочем, сам Магомет выпить был не дурак.
— Прокляну, если что, — поднимает старуха к затухающему небу совиное лицо. В это время и подкрадывается к ней с кошкой в руке любимица Аминат; сразбегу бросается буйной головкой в ее колени, ласкается без конца.
