Сердце бабкино постепенно отходит.
— Пришла, плутовка? Ну, что в школе? Что Хабас? Не нужно ему нести вышитое полотенце и лакум и халюо и делать бзегуанта, а?
Девочка зажмуривает глазки, охватывает бабкин стан руками, смеется. Все это уже было и не повторится. Она лучшая ученица, прочитала коран пять раз и он ей надоел; мать вон тоже говорит.
— Мать твоя дура, нищая, она русская. Ты к нам ходи, ты кабардинка, ты наша, а она пусть и на порог не показывается, не приму.
Бабка отрывает голову внучки от своих колен. — А за пять коранов подарок тебе сделаю. Тобой гордится все селение. Чего, дурочка, купить тебе?
— Нана, — лепечет Аминат, — а мне об’яснили русские буквы. Павел Никанорович показал. Я хочу ходить в советскую школу. Начну тебе книги читать.
— Русские — собаки, чтобы им всем умереть от холеры.
Бабушка Канох грозно поднимает костлявую руку. Привстает с камня столетнего, мшалого. Но Аминат уже нет.
— Я буду ходить, буду, буду! — кричит она, убегая. В боярышнике, среди левкоев и дикой кашки, на пустыре — звенит ее рассыпчатый дерзостный смех. Не девченка — огонь.
Сразу с минарета крикливо и надрывно несется: «Ля илляга иль аллах… Правоверные, спешите на молитву… Альхамду лиляги ребиль… Нет бога, кроме бога…».
Упала на палассик бабушка Канох, оборотив восторженное лицо к востоку. Ладонями провела сверху вниз вдоль лица: омоемся, очистимся от всякой скверны, отряхнем с ног земное, вознесем наши души к владыке владык…
2
День сменяет ночь, хмурые облака и темные тучи на ослепительных снегах Кавказского хребта сменяют все чаще голубизну неба. Наваливается с севера непрошенная гостья — осень. В этом году фены — сухие горные ветры с юга — забыли Кабарду. Но часты исландские циклоны и азорские, полярные и сибирские антициклоны, подружившие с западными влажными бризами. Дождит и холодит. А главное, в этом году курмав приходится на зимний декабрь; и хоть ураза уже заканчивается, Аминат не может больше ждать. Ей не под-силу долгий голод в дни поста, лицемерные крики мулл, разговор в доме топотом. Скорей бы трехдневный гаид, а с ним и праздничное настроение, пиршества, гости, великое множество сластей…
— Иди, детка, — печально вздыхает мать, — иди, а то опоздаешь.
На голове у Аминат синенький платок, из-под него выглядывает рыженькая косичка. Через плечо надета серая холщевая сумка; на ногах чувяки. Аминат кладет в сумку лепешку, припрятанную матерью с вечера; на улице ждет ее двоюродный брат Жабраиль: скорей, скорей!
