— Ты с ума сошла! Что ты делаешь?! Зачем тебе это тряпье?
— А вдруг! А вдруг! — упрямо твердила Вера, все глубже погружаясь в сундук. И действительно, на самом дне что-то блеснуло — она вытащила «одинокую» портьеру. На густо-зеленом сукне золотой нитью были вытканы контуры листьев. Выколотив, вычистив, отутюжив, она приложила ее к себе — годится! Шить Вера совсем не умела. В войну она научилась отскребать самый затоптанный пол, пилить и колоть дрова, до блеска отстирывать пожелтевшее белье, готовить из малосъедобных продуктов вполне съедобную еду, а шить она так и не научилась. «Тут я бездарна!» — огорчалась она. Но сейчас ее вело вдохновение: сложив пополам длинную узкую портьеру, она храбро прорезала дырку, чтобы прошла голова, сбегала к соседке — прострочила на машинке боковые швы, а из обрезков приделала стоечку к вороту. Рукава не вышли, получилось небольшое кимоно, но тогда это было как раз модно. К вечеру платье было готово. Надев его, Вера не узнала себя, — так оно ей шло. Длинное, плотно облегающее, оно делало ее еще выше и стройнее, а от глубокого зеленого тона в волосах зажглись золотистые искры.
— Самое красивое платье на свете! — убежденно сказала Вера.
— Совсем неплохо, — с удивлением подтвердила мама. Высшая степень одобрения в ее устах.
Первый концерт был в клубе железнодорожников. На него пришла член худсовета — пожилая чтица. После концерта она похвалила Веру, посоветовала соразмерять звук:
— Зал маленький, а голосина у тебя — стекла бить, иногда оглушаешь, — и с женским любопытством спросила: — Откуда такой туалет? Еще довоенный? Отлично выглядишь.
Ставку Вере дали маленькую, но она старалась восполнить ее количеством концертов — ехала куда угодно, когда угодно, на любую незавидную площадку, и ее сразу оценили — хорошие данные и безотказность.
Убежденная, что она сейчас все может, все у нее выйдет, начала сама ремонтировать квартиру — «гнать войну из дому». Под причитания мамы, она с веселой яростью обдирала старые обои, взобравшись на шаткую стремянку, промывала высокие закопченные потолки, «изобретала велосипед», соображая, как подогнать рисунок на дешевеньких обоях. Месяц провозилась, но получилось как у заправского маляра. На субботниках и воскресниках своими опухшими, потрескавшимися руками — обморозила в первый военный год — без устали растаскивала кирпичи развалин.
В День Победы Вера стояла на Владимирском, прижав Таню к себе, и смотрела на пленных. Их вели строем через весь город. Казалось, им не будет конца. Она с гневным удивлением вглядывалась в этих жалких «завоевателей» — большинство шло угрюмо, не глядя по сторонам, втянув головы, словно боясь, что люди, стоящие на тротуарах, бросятся и растерзают их. Ленинградцы стояли в суровом молчании, и только когда кто-нибудь из пленных поглядывал на них, искательно улыбаясь, раздавались слова возмущения.
