— Телегой об рельсы вдарите,— предупреждает мужичок.— Немец почуе. Свои-то ничаво. Свои стоят мовчки, хоть криком кричи.
— Не почует,— говорит Павло.— Тележка у нас такая, что на руках перебросим через рельсы.
— Ну тады ничаво, тады ладно… Немец этот, Фридерих, что ль, он боязливый дужо, он постоит-постоит да и пойде к дружку, на сорок восьмый километр. Им приказ стоять через пять наших, а воны до купы собираются, шоб разом дрожать. Пожилые больше, обозные, известно; тоже семья удома.
— Жалеешь их? — взрывается Павло.
— Чаму же не жалеть? Есть и серед их люди.
— Во, жалейщик! То-то ты здесь на посту, а не с нами…
— У мине, товарищ, одна рука на десять ртов… Да и ваш брат, партизане, тоже подкармливаются через нас. Вы ж не сеете, не сбираете, хто ж вас кормит, коли не такие калеки да бабы по вёсках? [12]
— Умный! — ворчит Павло. Он не умеет сдаваться даже в споре.
— А може, партизане, закурить найдется? — спрашивает белорус.
— Не жми на мозоль,— стонет Павло.— Дадим закурить, как перескочим. А сейчас тихо. Я пойду за таратайкой. Этот хлопец с тобой посидит. И тихо. Станешь удирать — он тебя из «вальтера» на звук щелкнет, как дурного.
— К кому удирать, к немцу? — спрашивает мужичок.— Дурень я якой?
— Ладно, тихо…
Павло исчезает. Шурка и постовой присаживаются на рельс рядышком.
— Ты не бойся, я поряд сяду, от так,— шепчет мужичок и прижимается к Шурке плечом.— Я не втеку.
— Чего мне бояться?
— Чего… Упрыгнул бы, разве б ты стал стрелять? Не можно вам шуметь… И деликатный ты.
— Почему это? — обижается Шурка.
— Так оно… Чую. Другой бы руку заломал до слез, а тебе соромно. Ой, война… Ты не вчитель? У меня дочка за вчителем.
— Тебя как зовут? — спрашивает Шурка. Ему хочется знать хоть что-то о человеке, которого он не видит в темноте и которого, наверно, больше не встретит — лесная война велика.
— В вёске Шуркой кличут. Я простой. А тебя?
— Я… Зови меня Петро.
— Ага. Ну, на короткую встречу и хватит; Петро так Петро.
Они сидят в темноте, прижавшись друг к другу,— Шурка, который Петро, и просто Шурка из вёски, ведут шепотную беседу под звездным, затихшим небом.
— Я того еще перепугался, что у нас учора один постовой зник начисто. Был — и нема. Тимка с нашей вёски, малец еще. Такой хороший малец… Яки-то люди шли в ночь через дорогу, може, ваши, партизане, и он зник. С ними ушел или увели, кто ведае… Ты, Петро, спытай там своих, може, знают. Шо мине дуже не нравится — шапку Тимка оставил. Кабы сам пошел, охотно, разве б оставил? Шапка!..
